"Hет, не хватит, ещё и ёще. Hет, не хватит, ведь было такое. Он лица беспокойный овал Гладил бархатной тёмной... Фиолетово-фиолетово-чёрный, Фиолетово-фиолетово-чёрный". "Фиолетово-чёрный", Пикник Счастливой случайностью, подарившей мне чудо, попала на концерт потрясающей группы "Пикник". И внезапно эта песня – "Фиолетово-чёрный", напомнив мне кое-что из прошлого, привела к мысли о любви и спасении. Спасение, о котором я говорю, не равно избавлению от опасности, пусть и смертельной, или от страданий. Скорее уже спасение – это разрешение неразрешимого. Великая тайна христианства – тайна спасения, и здесь уже – спасения абсолютного. Когда любишь – хочешь спасти, сделав так, чтобы человек не страдал, оградив его от всех бед и горестей мира. Нужно ли говорить, что это невозможно? Человек не спасает человека – спасает любовь, которую человек излучает и принимает. Спасает именно в таинственном, едва ли поддающемся словам смысле. Однажды я была спасена, и эта песня для меня – про спасение.

Давным-давно видела сон с одним из своих персонажей— светлым и положительным (работа пока в черновиках, но я не сдаюсь). Там, во сне, шла война, и во время бомбёжки или обстрела этого героя принесли в некое убежище (мои сны не всегда отличаются чёткостью, детали бывают смазанны) и положили на койку. Кто положил, почему не сняли при этом с него военную одежду, кем я была там для него — не знаю. И вот такое светлое, мощное чувство осталось от этого сна, что долго я даже мысленно обратиться не могла ни к ч4му мрачному или тяжёлому — ни представить, ни описать, не коснуться или погрузиться в эти тяжёлые, мёртвые хельские (если есть такое слово. Не знаю. Но песня Wardrun'ы - Helvegen, мрачно-тягучая — есть) энергии. Я стала раскапывать, почему и откуда это может быть у меня. В скандинавской мифологии есть бог Бальдр. И мне иногда кажется, что он там какой-то словно чуждый, непохожий. Выделяется. Пассивный, размытый, хотя и светлый, образ, если сравнивать с некоторыми другими. И гибнет не героически — невинной жертвой, по злой воле. Бальдр похож на умирающих и воскресающих богов — олицетворения смены сезонов, только вот не возвращается из Хель до самого Рагнарёка. К слову, Христос, при такой же схожести с возвращающимися богами, в преисподней не остаётся, а разрушает врата ада. Так что, как и в мифе о Бальдре, система, периодичность, непреложный закон следования ломается. И вот в моём сне такая энергия жизни исходила от образа персонажа при внешней пассивности, бездеятельности (он даже не сам дошёл — принесли). И такое трогательное чувство, такое расположение у меня (наверное, я там тоже была кем-то вроде персонажа истории, творец погрузился в творение) к нему было, что я решила это как-то осмыслить тоже. Наверное, оно похоже на отношение к Бальдру в мифах. А ещё — на чувства Марии Магдалины к Христу. Никогда раньше с этой точки зрения не смотрела на них. И странно, что не смотрела, потому что песню группы Nightwish "Carpenter" ("Плотник") знаю давно. Я слышу Тебя Сквозь симфонические звуки природы, Чистота, в которой я никогда не могла усомниться. Мне сказали лечь на траву И созерцать моего Спасителя, Распятого под пение птиц. Прошу прощения за перевод — если не поэтические, они всегда нескладные, а поэтические — почти всегда неточные. И последние строки мне хотелось перевести как "мне сказали положить на траву и осмотреть (сходу не могу придумать, какое слово передаст это — увидь, узри, смотри на умершего Бога) своего Спасителя. Возможно, по аналогии со словами Магдалины в Евангелии: "Скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его". Хотя здесь, может, вместо "возьму" можно было в переводе поставить "заберу". В песне Nightwish будто весенная мистерия — трава как ложе, звуки природы, пение птиц. Тихое и безучастное — внешне, умершее солнечно-весеннее Божество, Которое при этом всё же обладает силой. И эта сила действует, ощущается, касается других, побуждает их к поступкам. Сила самой жизни, света, солнца и пробуждения. Но мне захотелось дальше — ближе к нашей культуре. Первая мысль была о Яриле, хотя и непонятно, насколько он божество, оформился ли его образ как бога, а не олицетворения природного явления. Ярила и весенне-летний (хотя всё-таки больше летний, наверное), но и череп у него не зря в руке. И с Ярилой же в народном христианстве связан Георгий Победоносец (кстати, они оба всадники). Георгий есть и весенний, и осенний (два праздника, дня памяти, в году). У осеннего, к тому же, проявляются не самые положительные и благоприятные людям черты — отпускать волков, например. Другое дело — весенний, Егорий вешний. Зелёный Юрий — ряженый — у хорватов и словенцев убран плющом и зелёными ветками. И вот для эти две вещи — мученичество и весна — в одно вполне хорошо слились. Бальдр, Егорий, Христос не пали в бою — были убиты, вероломно и жестоко. Но — вернутся, вернулись или возвращаются в своё время, весной, пробуждая землю к жизни, а своих верных — к радости, к действию. А сегодня я опубликовала стихи о возлюбленной такого весеннего божества ("Любовь земная") — и её образ возник будто сам собой, будто мифу не хватало её.

Что может быть естественнее, чем в моменты опасности, кризиса, слома или исторического выбора обращаться к примерам великой истории своего народа и благородным образам предков? Естественнее — и опаснее. В своей книге "Отель "Война". Психологическая динамика вооруженных конфликтов" (да, "западный" взгляд на события, да, книга куплена в "Ведьмином счастье" — и что с того?) Арлин Одергон приводит слова одного серба, участника осады Сараева: "До конца лета мы выставим из города турецкую армию так же, как они нас выставили из Косова в 1389 году", а также цитату из работы Д. Риффа (Slaughterhouse: Bosnia and the Failure of the West — не прочитала пока, к сожалению): "Мужчина смотрел сверху на Сараево — землю, которую он в течение года обстреливал из своего пулемёта пятидесятого калибра, — и вместо красивейшего города видел только палаточный лагерь турецкой армии, завоевавшей Балканы в XIV и XV веках". Думаю, подобное — взгляд на сегодняшних противников как на супостатов из прошлого и отождествление себя с предками — характерно не только для югославских войн и тем более не для какой-то одной стороны. Особой любовью почему-то пользуются средневековые образы — видимо, что-то очень важное произошло с человечеством в "Тёмные века", но и XX век почти не отстаёт. И встают из земли рыцари, витязи, солдаты и бойцы бесконечных ушедших воинств, дружин, армий, фракций и бог весть каких ещё формирований, поднимаются, облекаясь плотью потомков, в новый бой. Живые принимают имена мёртвых и образы их. И горят, обновляясь иными смыслами и призывами, ветхие знамёна. Не спорю, что порой это спасает. От уничтожения в том числе. У такой тесной связи с прошлым — колоссальный защитный потенциал: мёртвые хранят живых, перед мёртвыми живые держат ответ. Если бы история означала только голое, "мёртвое" (здесь приходится брать в кавычки) знание, ей бы занималась хорошо если горстка людей. Но ни личное прошлое, ни история народа не отсечены от настоящего — вспомним образ скандинавской богини Хель, наполовину живой, наполовину мёртвой — мёртвое-в-живом. Эта бездна всегда рядом с нами. Травмы нашего детства и коллективные травмы народа. Успехи и покорённые вершины — как идеал, образ "золотого века" для той или иной страны, как наши мечты и чаяния. Но вот уже персонаж шумерской мифологии, грозная богиня подземного царства Эрешкигаль угрожает выпустить "мёртвых, что живых поедают". Мёртвое — оно же прошлое — может быть опасно для живого. Для будущего. В религиозных традициях (да и в популярной культуре) описано явление одержимости — овладение неким духом разумом и телом человека. Сомневаюсь, что кому-то из читающих этот текст угрожает одержимость злым духом или голодные упыри с ближайшего кладбища (хотя всякое бывает), но опасность потерять себя, поддаться некому духу и веянию — она есть всегда. Хорошо помнить и почитать предков, но не менее важно помнить, кто есть вы сами, где вы и для чего — или определиться с этим, если вдруг этого не сделали.