Лиса Скрипучая
2020-09-23 16:32:50
Особисте, Думки вголос, Новини
Я прикурил сигарету, но затянулся только один раз. Протянул ему. Он рассеянно покрутил ее в руках и положил в пепельницу.
— Ну, бедный заяц, что скажешь?
Молчит. Сопит в чашку. Мелкими глоточками пьет чай с бальзамом.
— Я, разумеется, великий мастер по дешифровке твоих сложносочиненных невербальный сигналов, но сегодня ты как-то особенно сложно их сочиняешь.
— Скорее уж они как-то слишком сложно сочиняют меня. — Немного увеличенная порция бальзама в его чае делает свое дело: он наконец отвечает, пряча глаза под длинной кудрявой челкой и глубоко выдыхая.
— Может быть. — Я сегодня на диво покладист. — Тебе виднее.
Он снова умолк, отставил чашку, постаравшись как можно тише опустить ее на стеклянную столешницу. Переплел красивые длинные пальцы, откинулся на спинку кресла.
Молчит, зараза.
Уже, не считая нескольких коротких ядовитых фраз, второй час молчит.
Смотрит на тлеющие в пепельнице сигареты, уже две штуки. Наблюдает за дымом, кажется, вовсе не замечая меня.
— Я хочу перейти на дистанционное обучение.
Новость не то чтобы неожиданная, но мне все же стоит некоторых усилий не дать удивлению выползти на лицо. Не перебиваю его, жду, что еще скажет.
— Надоели они мне все. К черту.
— Это школа. Она всегда такая, ну.. — Я сделал неопределенный жест рукой. — " К черту". Во все времена.
— Тоже мне, нашелся знаток времен. —Тут же взвился он. — Ты-то в лицее учился.
— Да никакой разницы. К тому же, ты тоже мог пойти в лицей, просто пахать там надо было бы больше, ты сам не захотел. Правильно, собственно, не захотел. Но факт — сам.
— Знаю. —Огрызается. Странно видеть его таким. Он всегда казался мне гораздо старше своих лет, а видеть его в ипостаси желчного агрессивного подростка, каковым ему, строго говоря, положено быть всегда, а не только когда настроение хуже некуда, по меньшей мере очень необычно.
Вздыхает раздраженно, зарывается пальцами в растрепанные волосы, убирает с глаз челку таким резким движением, что морщится от боли.
Молчит долго, подбирает слова, завороженно смотрит на витки табачного дыма.
— Мне там не нравится. Не хочу там быть. — Наконец выдает. — Люди там какие-то... Нелепые. Несуразные. Дурацкие люди, бессмысленные, с тусклыми глазами и безликими язвительными улыбочками.
Хмурюсь. "Дурацкие", значит. "Нелепые". Ну-ну. Это что-то новенькое.
— Самое ужасное, — вздыхает, глядя куда-то сквозь меня, — я понимаю, что скорее всего не прав.
О, как. "Скорее всего". Ничего себе.
Слышать подобное от человека, который советовал мне быть к людям великодушнее, поскольку я сильный и могу себе это позволить, который неоднократно доказывал мне, что в каждом есть что-то "большее", что мы не можем знать всего о человеке, априори, даже о тех, кого любим, с кем дружим и живем рядом сколь угодно долго, что во всех без исключения есть некая "сияющая изнанка", "элемент неожиданности", и если не "второе дно", то хотя бы "внутренний карман", не просто странно, а совершенно невозможно. И я успел узнать его достаточно хорошо, чтобы понимать: те его слова — убеждения, основанные на внимательных наблюдениях и большом специфическом опыте, а вовсе не недолговечные следы на песке, оставляемые волнами настроения, книг и новых приятелей, каждые несколько секунд сменяющие друг-друга.
— Я ведь совсем не так думаю о людях. Я помню. Я даже все еще разделяю то свое мнение. Но только головой, понимаешь?
Кажется, понимаю. Вместо ответа встаю с кресла и иду к шкафу, молча достаю две рюмки и пузатую бутылку коньяка. Он смотрит одобрительно, даже находит в себе силы слегка улыбнуться.
После первой рюмки все же решаюсь спросить.
— А как это у тебя так получается? Ты разделяешь свое старое мнение о людях, но...
Он нетерпеливо перебивает, явно раздраженный и раздосадованный моим вопросом. Наверняка опять решил, что я из-за его возраста считаю, будто его слова и убеждения не имеют такого уж большого веса.
При этом в который раз со мной пьет и не забыл зайти в аптеку за презервативами, чтобы остаться у меня на ночь. Чудак человек. Хотя мало ли, может, в его загадочной русской душе вполне могут ужиться эти два факта.
— Я чувствую. Чувствую, как изменилось мое отношение. И все еще помню, что было иначе. И знаю, что раньше мне больше нравилось. И не согласен с новыми ощущениями, но они — вот такие, и никуда я от них деться не могу. А прошлые мои убеждения остаются сугубо теоретическим пониманием.
Объяснение выходит путанным, но я его все же понимаю. Сочувственно вздыхаю, зная, что говорить что бы то ни было сейчас бесполезно — только разозлю еще больше. Имеет смысл выпить еще по паре рюмок и идти в спальню.
— И поэтому ты решил уйти? — Я изо всех сил стараюсь, чтобы в моем голосе не проскользнуло и тени неодобрения. Но он его все равно каким-то образом учуял, потому что криво ухмыльнулся, наполнил рюмки и выпил. После этого, очевидно, заставив себя успокоиться, ответил.
— Сбежать, Март. Не уйти. Это ты хотел сказать?
— Да. — Покаянно развожу руки в стороны. — Но в такой формулировке это выглядит как-то слишком провокационно. А я не хочу, чтобы ты оставался там назло мне или собственному нежеланию уживаться с новыми ощущениями. Будет лучше, если ты останешься там просто так, потому что понимаешь, что так лучше.
Сказал и тут же пожалел. Вот так всегда: как только он начинает вести себя на свои семнадцать, я вдруг начинаю вести себя на свои двадцать восемь. А он терпеть не может, когда его поучают, потому что ему это не нужно, а то, что нужно, ему не скажет никто. Я, собственно, обычно тоже терпеть не могу поучать. Но почему-то ничего не могу с собой поделать.
Но слово не воробей.
Его скулы, изрядно заострившиеся за последние несколько недель, напряглись, губы побелели от злости, а синие глаза сверкнули ослепительной яростью. Которая, впрочем, тут же сменилась тоскливым раздражением. Но он, надо отдать ему должное, промолчал. Как чувствовал, что эти мои слова вырвались почти случайно.
Наконец, через несколько минут сказал.
— Я ненавижу вести себя как малолетняя истеричка. И не буду.
Молчит, пялится на дым.
Опрокидываю в себя рюмку, судорожно соображая, как можно разрядить обстановку. В спальню сейчас нельзя, потому что не дело это — оставлять такие разговоры незавершенными.
Впрочем, не успел я придумать хоть что-нибудь, он успокоился сам. Вылез из своего кресла и перебрался ко мне, бесцеремонно сев ко мне на колени и уткнувшись немного покрасневшим лицом в мою шею. Хихикнул, услышав мой облегченный вздох.
— Оставайся, Herzblatt. Ты знаешь, что это необходимо. Никуда от этого не денешься. Потерпи. Хочешь, можешь пока пожить со мной, а я найду способ тебя отвлечь. — Стараюсь вложить в голос всю имеющуюся в моем распоряжении нежность, но он все равно непочтительно хихикает, услышав ласковое обращение. Никогда не понимал, почему. Загадочная русская душа.
— Мама как раз в командировку уезжает. Недели на две-три. — Рассеянно отвечает, поглаживая прохладными пальцами выглядывающую из-под майки татуировку на ключице. — Только лучше ты ко мне. Мне же рисовать надо.
Точно. Забыл.
— Точно. Забыл. Тогда договорились, завтра с утра вещи соберу.
Решительным жестом закрываю бутылку и тушу почти догоревшую сигарету, после чего, подхватив его на руки, выхожу из кухни.
