- Как вы расстались? - Он встретил другую женщину. Написал об этом в письме. - Ненавидишь его? - Нет. Даже не злюсь. И не злилась тогда. Я хозяйка своего сердца, он - хозяин своего; думаю, нечестно было бы что-то требовать. Но мне все равно было очень больно. Казалось, что я никогда не смогу доверять никому из людей. А потом все прошло. Все разгладилось, растянулось. Сейчас мне тоже очень больно, и я тоже думаю, что никогда не буду никому доверять. Но знаю, что и это пройдет, это тоже затянется. Даже забавно, насколько незначительным в сущности оказывается что угодно. Знаешь, это как бросать камни в воду: сперва - надрыв нетронутой спокойной поверхности, потом - круги вокруг - вода волнуется, а потом и они исчезают, и не остается ничего, тишь и гладь, та же вода. В этом, наверное, есть какой-то хитрый механизм существования человека как вида, в этой конечной неуязвимости. *** - Возьми, я нашел это сегодня для тебя. На его огромной холодной ладони - несуразный кривой куриный бог. Она выжидательно смотрит сухими черными глазами. - Что ты хотел этим сказать? - В детстве мы искали такие камни на берегу, вешали на шнурке на шею и смотрели сквозь них на мир. Водная поверхность пребывает в спокойствии, но камни все равно остаются на дне, вот в чем соль.

*** Липкий, пахнущий резиной и заваркой вагон поезда. Женщина напротив достает из шелестящего грязного пакета крепкую сливу, ставит свои пальцы, похожие на потрескавшиеся бурые ветки, в едва заметную ложбинку на чернильной кожуре, и сквозь появляющийся разлом становится видна золотистая яркая мякоть. "Через наши раны в нас входит свет". Я смотрю на мягкую солнечную сердцевину, и мне нечего ей возразить. Это становится моей правдой. *** Снимаю с тугой веревки, гудящей от любого неловкого прикосновения, огромные белоснежные простыни, горячие, пахнущие солнцем и травой. Дуновение ветра - меня обнимает теплая огромная белизна, и я смеюсь, как ребенок. Вот он, момент чистого счастья, очень просто, надо бы это запомнить; в этом - моя правда. *** "Лист клена очень похож на ладошку, поэтому когда валяешься в осенних листьях, тебя как будто обнимает разом сотни рук" Очень теплая и закономерная правда, для того чтобы стать моей. *** Мы стоим на балконе аварийного выхода и смотрим на людей внизу. Она принесла огромный сочный помидор, ярко-алый, кособокий, похожий на чье-то сахаристое сердце. Мы радостно делим его уставшими руками, сок стекает по пальцам и вдоль локтей на решетчатый пол, а оттуда -на горячий пыльный асфальт. Ну надо же, в какой-то момент времени, пусть совсем крошечный, у нас было одно сердце на двоих. Вот это правда. *** Мы опираемся загорелыми тонкими руками в холодный край колодца. На самом дне отражаются черные силуэты наших голов и дрожащие, мерцающие звезды. "Звезды на небе очень далеко, а здесь -намного ближе, но можно утонуть, пока до них доберешься. Зато если попить такой воды, то узнаешь, какое небо на вкус". Я смотрю на его серьезное лицо и задумчиво киваю. Это слишком взросло, чтобы не быть правдой. *** В детстве я всегда забиралась плакать в шкаф, он казался мне огромным косматым теплым существом, принимающим все мои печали в свои душистые объятия. Может, именно за это я и полюбила тебя, большого, ловкорукого и мохнатого, как старая обезьяна, оставляющего на всем свой глубокий древесно-свежий запах, безлико открытого всякому на своем пути. Люблю не тебя, а свое детство внутри тебя, и это правда. *** За окнами вагона плывут белые поля, похожие на взвихоренное море, и белое, бессолнечно-безоблачное небо. Мир как будто завернут в бумагу и лежит внутри чьего-то кармана. "Разве может с тобой что-то случится дурное, пока ты лежишь у кого-то в кармане?" - думаю я, и эта мысль успокаивает и расставляет все на свои места, становясь моей новой правдой.