"Мы не имеем права лить слёзы, иначе тело подчинится сердцу. Это будет доказательством того, что наше сердце не подчинится уже никаким приказам", сказала мне с экрана героиня мультика, когда мне было двенадцать лет. "А плохо ли это?", спросила я саму себя в пятнадцать лет, перелистывая старый блокнот, упавший на пол с пыльной верхней полки шкафа. На листах между небрежными чернильными штрихами и засушенными соцветиями клевера - созвездия чуть различимых тусклых пятен, пропитавших несколько стпаниц до того, как высохли. Нет, ровным счётом ничего страшного нет в том, что наше сердце не подчиняется нашей воле, липкой кучке нейронов внутри черепной коробки. Это - доказательство того, что сердце живое, и оно болит, манифестирует. Это доказательство того, что ты не заперт внутри черепа безвольным коллоидом, а ты - и есть сама воля. Слёзы - не признак слабости духа, они - прямое доказательство его нерушимой силы. Многого стоит позволить сердцу наконец перестать подчиняться всяческим приказам, разрешить ему говорить на этом солёном языке. Языке боли - выколачиващей из тебя всё человеческое боли. На языке страха - страха, сжимающего своей костлявой рукой гортань до хруста. На языке усталости - смертельной усталости от самой жизни и этого мира, от бесцельных блужданий от одной детской песочницы, в которой ты в животной панике от обилия лиц и голосов жмёшься по углам, прикрывая дрожащей рукой покосившийся куличик и будучи готовым защищать его насмерть, до другой, в которой населённость - один человек на тысячу квадратных, пустых и озябших километров. И этот человек, до которого никому нет дела - ни проплывающим по высокому небу облакам, ни спешащей по своим делам водомерке на зеркале лужи, ни призрачно застывшему экскаватору вдалеке, ушедшему на вечный перерыв в методичном выкапывании новых и новых песочниц, - этот человек - ты. "Ты в своём вечном стремлении быть всегда сильным задохнулся почти, запыхался и потерялся, забыл, запутался, что на самом деле значит мужество. Пришла пора наградить сердце за многолетнюю добросовестную службу разуму и передать ему штурвал, не находишь? Отныне всё будет иначе. Я обещаю", думаю я в девятнадцать лет, увлекаемая на дно его синих глаз. Числа забываются в попытках подсчитать количество осколков и черепков внутри. Каждый бы отполировать и покрыть лаком, да составить из них разляпистую мозаику, повесив на самом видном месте в доме, который мы когда-нибудь назовём "нашим". "Ты устал. Отдохни", произношу я вслух, вытирая мокрые дорожки на щеках любимого человека, и чувствую, как у самой кусок гранита с трудом проталкивается вниз по горлу. Может, всё совсем не так. Возможно, я ещё маленькая для таких выводов. Тогда, пожалуйста, держи мою руку до самого конца - как раз спросим про это у вечности.

В последний день моей девятнадцатой весны я сидела под своей ивой, той, которая кроной напоминает брокколи, и вдруг задрала голову вверх, к тяжело поворачивающейся стреле крана. Прохожие ничего не замечали или делали вид, что ничего не замечали, но на западе в небе зияла тускло светящаяся дыра. Маленькое неровное отверстие, которое кто-то там сверху нечаянно прожёг в задумчивости сигаретой или, быть может, пробил неосторожным движением кия, увлёкшись игрой в астрономический бильярд. Я вышла из оцепенения, и мне вдруг показалось, что это мой единственный шанс докричаться, и нужно торопиться. Взглядом я побуравила слабое мерцание из небесной пробоины пару минут, прося тихо за себя. Через дырку ведь запросы до любителя покурить там наверху лучше доходят, рассудила я, но Интернет лишь виновато пошелестел пустым браузерным окном, в обиде за то, что есть вопросы, на которые он не знает ответа. Я завершила своё послание беспокойством за опрометчиво оставленную кем-то на небесном полотне дырку и поднялась на ноги. Холодный, будто бы апрельский ветер, прибывший, по-видимому, с опозданием на месяц, запыхавшись, согнал меня со стылой земли. Скоро моя ива в виде брокколи исчезла за поворотом, а над головой, к счастью, всё затянуло одним большим гладким облаком, как тяжёлой белой занавеской. На небе начались ремонтные работы. Моё ходатайство рассмотрели. Через несколько дней, когда произошедшее уже стёрлось из памяти немного и потому всё больше походило на сон, поздним утром мне пришла весточка. Формат был несовместим с нашей реальностью, но я ни секунды не сомневалась, что это хозяин бильярдного клуба пошуршал там в небесном департаменте и выбил мне вознаграждение за бдительность. И внезапно всё стало другим.

Сегодня вселенная выплюнула на меня вот такую мысль: тебе не надо чего-то добиваться, чтобы быть любимым и ценным человеком. Вау. И правда.