(18+)
Лучше всего я могу понять преступников. Подобно луне я крадусь с козырьком в ночи, По скользкой музыке я странствую вечным путником, И блокнот преступлений скрывает ключом мой щит. Я позорна как мелкий вор и серийный убийца, Я отвратительна точно пират, мородёр; лицедей. Я скрываюсь в ночном плаще, чтоб искусством упиться, Я пишу стихи в партизанском лесу блитцидей. Я поэт, и забит мой лоб черкашами Каина, Из нотных тетрадей шрамы горят как клеймо, Раскаленным пером моя участь как плотьта охаяна, И в кармане загомзился бумаги словесный лимон. Меня кликуют маньяком сплошной череды отречений. Замкнутых снов? Исканий? Штормов? Драк ль? Поначалу я выгляжу будто паяц, не фофан, но без рачений. А я может быть Себастьян во сне Георга Тракля. Мне хотят же всегда свой стиль и вид навязать, И вколоть убийцу музы струн До боли колких, Когда я насильно не втягиваю никого лиру взять, И не сажаю весёлых всадников на искусства иголку. Я читаю спектр самых фиолетовых книг, Что порой вожделяются рты спросить вес балло́ни, У меня на каждой странице, где среднем ни ткни, Закладки, чтоб пьяно от философии незаконничать в лоне. Как истовый в деле имею перо и поляк (не знаешь заранее — когда и за что пригодится), В защиту понятий могу печатью вставить кулак, Преобразив духа во‌гляд как Grаfenschloss Diez. Я ассоциальный лик на лужах праздника стад, Век в чёрном и красном. Читаю Гессе глазами поэта, Вливаю чефир и горькое пиво в злые уста, Закусив своей кровью под рок маргинальный. По этому Я прохожий из окон синих больничных палат, Это там, где подчас закрывают лечить от искусства. Я вам так скажу, загибаться получше во имя музовых плат, Чем теряться, где душу хотят не отчистить — Обчистить до пу́ста. Со мной, как с бандитом: кто лезет в затёрку сердца, Кто пытается скульптуру менять, познаёт ножевое (А из всех лицемеров со мною никто не пасётся), При заначках зато бьётся сердце, отмороженное, но живое. Со мной как с бандитом, почти что с докладом словленный, Пусть вскрывают хотя б на две части, В железном вине Я могу лишь барбосов да посылать добрым словом. И с удовольствием вдыхать аромат обвинений. Меня, как Тонио Крёгера, на родине могут ошибочно повязать, Где всё равно презирают за деятельность нелегально-безвольную, Говорят, увлечённый стихом как — наркоман обязательно. Тогда уж садомазовый Муот за алкоголем. За этим аргоном хожу в местный притон на стихангишван. Я точно барыга, людям северный ветер толкаю, Я террорист, побудитель на общество рожонного шва, Где ваззерный всплеск от афишей плевал дойдёт потолка. Для тех, кто так близок, бытует, что я синяк, Считают, что я еврей; затаившийся с жекой; В кругу говорящих привычно — считают немцем меня; Странник таинственный, точно цыган, мировая изжога. Мне не пара никто из праведных и гонцов ради стадишных благ; Гимн духа — орга́н )из музыки самый безнравственный). Мой дом — страна, куда невозможно попасть, где б не была. Мне ближе клоуны, чем ветошные воспитатели рабства. Бабки улицы шепчут, что видели дьявольский договор, Что я обязуюсь следить через лысые окна, Человеческих тайн сокровенных вырезатель и вор, Танцор, чья дорога лишившись ума программного соткана. Доселе дураком штамповали любого, кто мыслит двояко, Когда глупым страшен безумец — прекрасно быть оным. Как многие не могут понять серийных маньяков, Так многие никогда не поймут меня и мои законы. Тоа сум jас