Путь к храму занял почти три часа, за которые мне даже удалось немного поспать в такси на коленях у Чонгука, ведь предыдущая ночь выдалась действительно бессонной и сегодняшняя обещала стать такой же, судя по тому горящему взгляду, которым он меня наградил перед выходом, потому силы мне действительно были нужны как для неё, так и для нашего восхождения к облакам.
Я думала, что мы пойдем по длинному маршруту, чтобы пройти все храмы комплекса и, так сказать, полное очищение всего, чего только можно, включая мысли, чакры и карму, но, пожалев мои ноги, Чонгук выбрал для нас короткий путь, хотя и он растянулся почти на два часа. Но за все то время, что мы поднимались все выше в горы, я не проронила ни единой жалобы, помня о том, что мои помыслы и намерения должны быть кристально чистыми, хоть этот путь к вершине смело можно было назвать самым главным испытанием за всю мою жизнь.
Чем выше мы поднимались, тем труднее становилось дышать не только из-за разреженности воздуха на такой высоте, но ещё и потому, что все вокруг словно плыло в невесомом, едва заметном тумане, и спустя какое-то время я с удивлением осознала, что это действительно были... облака. Невольно подумалось о том, что прохождение сквозь эту туманную полупрозрачную завесу было похоже на некий древний обряд очищения перед встречей с богами, и глубоко внутри что-то отозвалось на эту мысль взволнованным трепетом, так же, как и на то, что мы буквально шли сквозь облака. Казалось, что этот мистический туман отделяет мир смертных от мира божеств, и, пройдя через него, назад прежним уже не вернёшься.
Выглядело это просто невероятно красиво, но эта прохладная водная взвесь, несмотря на всю красоту этого явления, была ещё одним препятствием для решивших добраться до небес при жизни, ведь дышать с каждым шагом становилось все тяжелее. И теперь мне было ясно, почему многие, твердо настроенные дойти до вершины, выдыхались, так и не добравшись до нее, и поворачивали назад, несмотря на всю железобетонность своих намерений у подножия Лемпуянга. Но мы не могли повернуть назад, не исполнив то, ради чего здесь оказались, и потому, сцепив зубы и покрепче ухватившись за руку Чонгука, я продолжала упрямо карабкаться по кажущимся бесконечными ступеням.
Когда мы, наконец, выбрались на финишную прямую (хотя правильнее было бы сказать - выползли), солнце уже начало клониться к закату, и поток туристов, уже побывавших в главном храме и идущих вниз нам навстречу, практически иссяк.
Призрачный, рассеянный в облачном тумане розово-золотой свет заходящего солнца придавал всему вокруг некую эфемерность и завораживающую, потустороннюю красоту, и мне вдруг вспомнилось, как я точно так же плелась за Чонгуком на гору Намсан в вечер нашего первого свидания, глядя в его широкую спину, и уже тогда тихо завидовала его прекрасной физической форме и невероятной выносливости, ведь он даже не запыхался, легко взлетев на самую верхнюю смотровую площадку, в отличие от меня, больше напоминающей загнанного волками оленя на дрожащих ногах и с языком на плече. К слову, сейчас я выглядела не лучше, а Чонгук шагал все так же легко и уверенно, как в самом начале этого бесконечного подъёма, таща меня за собой на буксире, и только его рука, крепко сжимавшая мою ладонь, не давала мне скатиться вниз, запнувшись заплетающимися ногами о какую-нибудь корягу или незамеченный выступ в ступенях. Перед последним пролетом нам встретилось всего два местных жителя с пустыми корзинками для подношений, и мне показалось, что мы с Чонгуком и вовсе остались одни во всем мире, лежавшем теперь где-то далеко внизу, ведь здесь, на такой высоте, вдали от мирской суеты и шума царило какое-то необъяснимое одухотворённое умиротворение и абсолютная тишина, нарушаемая лишь моим тяжёлым сбитым дыханием.
Большая часть пути осталась позади, и это не могло не радовать, но это эпичное восхождение далось мне невероятно тяжело, и, пожалуй, даже на Батур карабкаться было легче, хоть мы и поднимались на него в практически полной темноте. А сейчас, несмотря на то, что все вокруг было прекрасно видно, а на лестницах для удобства туристов даже имелись перила, мое сердце частило и то и дело сбивалось с ритма, дыхание вырывалось из лёгких сиплыми вздохами, а ноги буквально горели.
А уж о том, что нам ещё предстояло возвращаться тем же путем, я старалась и вовсе не думать.
И, несмотря на все свои шуточки, которыми Чонгук подкалывал меня утром, теперь он был собранным и серьезным и то и дело бросал на меня пристальные обеспокоенные взгляды, чутко следя за моим состоянием, и периодически заставлял делать привалы, чтобы попить воды и перевести дух.
Пару раз он и вовсе предлагал мне забраться ему на спину, чтобы с комфортом доехать на ней до самого храма, но я лишь тяжко вздохнула и отказалась от этого щедрого и, чего уж там скрывать, невероятно заманчивого предложения, так как всерьез опасалась, что тогда мой подъем к храму не будет засчитан высшими силами. Чонгук на это лишь укоризненно покачал головой, пробурчав, что боги должны войти в наше положение и не вредничать, на что я лишь тихонько посмеялась, погрозив ему пальцем и наказав не богохульствовать, а затем сама потащила его дальше.
Счёт ступеням, который чисто ради интереса я начала в самом начале пути, давно уже был потерян, и теперь я прекрасно понимала, почему нигде не было указано их точное количество, так как мне самой уже стало казаться, что они и вовсе бесконечные.
Но, спустя ещё полчаса туманные джунгли наконец расступились, и я не смогла сдержать облегчённого выдоха, смешанного со страдальческим полустоном, завидев ворота, ведущие в главный храм.
Добрались... Хвала всем балийским святым... Наконец-то.
***
В храмовом дворе уже не было ни души, и лишь монах - привратник терпеливо дожидался последних на сегодня посетителей, так как до закрытия оставалось уже всего ничего.
Оставив традиционное пожертвование на входе, Чонгук спросил его, где мы можем найти настоятеля, добавив, что нас прислал сюда настоятель храма Улувату. Тот удивлённо взглянул на нас, но, не задавая никаких вопросов, попросил следовать за ним.
Мы направились вглубь храмового комплекса, петляя по извилистым, выложенным древними камнями дорожкам, и, чем ближе подходили к жилищу настоятеля, тем больше меня охватывал мандраж.
Оставив нас недалеко от входа, монах попросил подождать, пока он доложит о нас, и когда мы остались одни, я тяжело привалилась к плечу Чонгука, с трудом переводя дыхание, так как ноги начали меня серьезно подводить - то ли от долгого пешего хода по бесконечным храмовым лестницам, то ли от волнения перед встречей с настоятелем и тем, что должно было за ней последовать.
Почувствовав мою дрожь, Чонгук обнял меня, крепко прижимая к себе, и, поцеловав в висок, прошептал:
- Успокойся, моя хорошая. Выдыхай. Мы уже на месте, и я более чем уверен, что этот монах тоже отличный чувак и не откажет нам в помощи.
И хоть в другое время я бы наверняка отчитала его за такие фривольные высказывания о святых людях, но сейчас смогла лишь кивнуть, шумно выдохнув, и уткнулась ему в шею, буквально повиснув на нем, но долго отвисать мне не дали, так как спустя всего несколько минут приведший нас сюда монах показался в дверях, жестом приглашая нас внутрь.
Жилище настоятеля Лемпуянга почти не отличалось от того, где я очнулась после обморока, и этот служитель богов так же тепло улыбался, приглашая нас в свою скромную обитель.
- Итак, что привело вас ко мне, странники? - спросил он, когда мы вошли, склонившись на пороге в уважительном поклоне.
- Простите, что побеспокоили вас, - начал Чонгук, и, достав письмо настоятеля Улувату, протянул его пожилому монаху, - но нам очень нужна ваша помощь.
Тот пробежал глазами по строчкам, и его седые брови синхронно взметнулись вверх, но затем он перевел на нас внимательный взгляд и сказал лишь:
- Следуйте за мной, - прежде чем исчезнуть за неприметной боковой дверью.
***
Я была уверена, что мы действительно получим благословение в храме молодоженов, но, вопреки моим ожиданиям, настоятель повел нас ещё дальше вверх по извилистой узкой тропе, заросшей кустарниками так густо, что, казалось, по ней никто не ходил уже очень давно.
Но долго гадать, в какие дебри он нас ведёт, мне не пришлось, так как тропинка внезапно закончилась просторным каменистым плато, на котором обнаружились ещё одни расколотые врата. Они не были такими внушительными, как те, инстаграмные, к которым каждый день выстраивалась длиннющая очередь, но от нагретых на солнце и потемневших от времени камней буквально веяло древностью и чем-то потусторонним, от чего волоски у меня на руках встали дыбом, а кончики пальцев начало ощутимо покалывать, и я поняла, что это место не зря было скрыто от посторонних глаз.
С этой вершины открывался просто невероятной красоты вид на окрестные горы и величественный вулкан Агунг, а от высоты и того, что плато с вратами заканчивалось отвесным обрывом прямо в пропасть, захватывало дух.
Но размер и древность этих врат были не единственными их отличиями от главной святыни.
Здесь, посредине между двумя половинами, символизирующими добро и зло, стоял каменный алтарь, и настоятель попросил нас встать перед ним, а сам направился к находившемуся неподалеку чану с водой.
Набрав полную чашу, он поставил ее на алтарь, на котором уже лежали свежие цветы и курились благовония, распространяя в теплом вечернем воздухе приятные пряные ароматы, и я почувствовала, что сейчас начнется самое настоящее волшебство.
- Возьмитесь за руки, возлюбленные дети мои, - с покровительственной улыбкой произнес настоятель, встав по другую сторону алтаря, и Чонгук тут же забрал мои слегка подрагивающие пальцы в плен своих больших теплых ладоней, ласково улыбнувшись и вмиг успокаивая мою дрожь.
Как ему это всегда удавалось так легко, до сих пор оставалось для меня тайной.
Солнце уже почти зашло, но на этой высоте его золотисто - розовые лучи все ещё хорошо освещали и нас, и раскинувшуюся внизу панораму. И, находясь в этом священном месте рядом с любимым, я ощутила то же самое, что и на Батуре - словно все вокруг было мне до боли знакомо: и горы, и долины, и леса острова тысячи храмов, на котором зародилась и расцвела в прошлом наша с Чонгуком любовь. Словно я сама... Была его частью.
И путеводители нисколько не врали - отсюда действительно открывались самые потрясающие виды на всем Бали, но мне не было до них никакого дела, ведь я... Видела только стоявшего напротив любимого мужчину... и больше ничего не имело значения.
Все мои волнения и тревоги улеглись, как по мановению божественной руки великого Будды, и теперь я тоже улыбалась, глядя в сияющие теплым светом колдовские омуты напротив, как из-под воды слушая мягкий и спокойный голос настоятеля:
- Мы пришли сюда сегодня, к этому священному алтарю, дабы стихии узрели и засвидетельствовали любовь двух сердец. - торжественно начал он, словно такие церемонии были для него самого невероятным праздником. - И потому я призываю в свидетели этой любви все четыре стихии и прошу у них благословения на брак этих любящих душ.
Огонь, земля, вода и воздух, узрите же и благословите эту искреннюю любовь, дарованную им небесами! Эти души прошли через много воплощений и испытаний, но, несмотря ни на что, не утратили чистоты и силы своих чувств. Любовь есть сама жизнь... только благодаря ей рождаются вселенные... И потому... Пока огонь горит в небе и на земле, - он взял одну дымящуюся сандаловую палочку, медленно обводя круг в воздухе над нашими сомкнутыми руками, - Пока земля является матерью всего сущего, - ароматный дым коснулся пестрых цветочных лепестков следом за пальцами настоятеля, - Пока вода питает ее и все живое на земле, - те же морщинистые натруженные пальцы едва коснулись водной глади в чаше на алтаре, пуская по ней небольшую рябь, - И пока ветер над морем не стихнет...
Между вратами внезапно пронесся порыв теплого ветра, чем-то сразу напомнивший мне одного наглого примата, который с диким гоготом и вечно пошлыми шуточками, весьма скверно замаскированными под комплименты, так же игриво и бесцеремонно ворвался в мою жизнь три года назад, навсегда изменив и ее, и меня саму, а теперь стоял напротив и улыбался, как озорной мальчишка, явно не проникнувшись до конца торжественностью момента.
Но я ощутила, как что-то глубоко в душе отозвалось на слова настоятеля, а он тем временем продолжал говорить, и ветер становился все сильнее, набирая мощь вместе с тем, как его голос становился все громче и торжественней:
- Пока солнце в небе не погаснет... Пока песок не превратится в пыль... Пока не смолкнут все языки и не сбудутся все пророчества... Эта любовь будет жить!
От этих слов меня пробрало волной ощутимой дрожи, добравшейся, казалось, до самого сердца, но Чонгук лишь крепче сжал мои руки, ласково улыбнувшись и продолжая удерживать мой взгляд в плену своего, словно одним только этим пытался передать мне всю свою силу и спокойствие.
Казалось, он не замечал больше ничего вокруг, и я тоже потерялась в его ласковых бездонных глазах, чувствуя, как в груди нарастает волна тепла, похожего на золотой солнечный свет, что догорал сейчас над нами где-то в далёкой вышине.
Ведь он и был моим светом, моим солнцем... смыслом моей жизни. Она всегда вращалась только вокруг него, и если мое солнце погаснет... Все потеряет смысл.
- Да будет ваша любовь бесконечна и вечна, как само мироздание, - тихо закончил настоятель, - Будьте благословенны, дети мои.
Последний порыв теплого ветра пронесся между врат, взьерошил мои волосы и стих, словно его и не было, и только тогда я, наконец, очнулась и моргнула, на мгновение прикрыв заслезившиеся от ветра и переполнявших меня чувств глаза.
А Чонгук по-прежнему не выпускал мои руки из своей теплой надёжной хватки, успокаивающе поглаживая большими пальцами их тыльную сторону. Непоколебимый, как скала. Мой щит ото всех бед и тревог, за которым я всегда могла спрятаться.
- Стихии благосклонны к вам, возлюбленные. Они даровали вам свое благословение, - тепло улыбнулся настоятель. - Теперь вам нужно лишь совершить омовение в наших священных источниках - и вы будете готовы к обряду венчания.
Наконец оторвавшись от моих глаз и словно очнувшись от того же мистического транса, в который успела погрузиться я, Чонгук перевел взгляд на улыбающегося настоятеля, притягивая меня к себе и обнимая так крепко, словно то незначительное расстояние, что было между нами все это время, казалось ему слишком большим и он уже дождаться не мог, когда я вновь окажусь у него под крылом.
Его губ коснулась озорная мальчишеская улыбка, мигом прогнавшая весь мистический торжественный флер только что свершившегося обряда, и я поняла, что он сейчас непременно ляпнет что - то дерзко провокационное, вроде:
- А я могу теперь поцеловать невесту?
Я тихонько зашипела на этого балбеса и уже хотела незаметно наступить ему на ногу, чтоб держал себя в руках и не позорился перед Буддой и настоятелем, но тот лишь благосклонно улыбнулся и кивнул, деликатно отводя взгляд.
А Чонгук - довольный, как своровавший сливки прямо из-под хозяйского носа кот, тут же притянул меня к себе для долгого, чувственного, собственнического поцелуя, явно призванного продемонстрировать всему миру, что я теперь его... его... только его, а я от такого пылкого напора совсем растерялась и ощутила себя так, словно действительно была нецелованной новобрачной на собственном венчании.
Вот же ж... Хулиган. Все равно оставил последнее слово за собой!
Но когда мистер хулиган, наконец, отпустил меня - крайне довольный собой и тем, что ему удалось внести собственные коррективы даже в древний обряд назло Будде, он вновь посерьёзнел и, не выпуская моей руки из своей надёжной теплой хватки, низко поклонился настоятелю и тихо и, я бы даже сказала, смиренно, произнес:
- Мы от всего сердца благодарим вас за помощь, а стихии - за благословение. - все же проникся, пройдоха!
И, когда я сделала то же самое, улыбка настоятеля стала шире, собрав теплые морщинки - лучики в уголках его глаз.
- Это наименьшее, что я мог для вас сделать, дети мои. - тихо ответил он, - Берегите друг друга и вашу любовь... и да хранят вас великие боги.
Пожелав нам счастья, настоятель ушел, а мы так и остались наедине друг с другом и теплым ветром на вершине тайной лестницы в небеса. И оттого, что это место каким-то чудом не истоптали ноги тысяч туристов, и оно оставалось сокрытым от посторонних, праздношатающихся в поисках удачного кадра для Инстаграма, все произошедшее здесь действительно ощущалось неким сокровенным таинством, которое навсегда останется только между нами.
И никто, кроме ветра и Будды никогда не узнает, через что мы здесь прошли.
Мне нужно было немного времени, чтоб осознать это, прийти в себя и утихомирить разбушевавшийся внутри ураган эмоций, и, словно чувствуя это, Чонгук меня никуда не торопил, а просто обнимал, поглаживая по спине, и тихо дышал в макушку, на которой умостил свой подбородок. Но когда вечерний сумрак над нами стал более насыщенного оттенка сиреневого, он обхватил мое лицо тёплыми ладонями и, поцеловав меня в лоб, с улыбкой шепнул:
- Вот видишь, милая, все оказалось совсем не страшно, правда? Ты зря так волновалась, трусишка моя маленькая.
От яркого дневного светила на горизонте осталась лишь последняя полоса золотисто - багряного света, и все вокруг погрузилось в синие сумерки, а на вершине горы заметно похолодало.
Поежившись, я снова зарылась в теплые объятия мужа, с удовлетворенным вздохом прижавшись к его широкой груди, и тихо выдохнула:
- Я просто... Не могу легкомысленно относиться к тому, от чего, возможно, зависит наше будущее, родной. Ты ведь... Тоже почувствовал... Что-то потустороннее во время этого обряда... Правда? Ты так на меня смотрел... Словно ничего больше вокруг не замечал...
Я затихла, не в силах подобрать названия тому, что распустилось в моем сердце прекрасными цветами, пока балийский священнослужитель благословлял нашу любовь, а Чонгук обнял меня крепче, вновь положив подбородок мне на макушку, и с задумчивой улыбкой отозвался:
- Я всегда так на тебя смотрю, котенок. Потому что не могу насмотреться, сколько бы времени ни прошло. Но ты права. Весь этот красивый антураж... Благовония, цветы, закат... Это определенно было... просветляюще. Почти как тантра.
- Вот же ж... - услышав это, я закатила глаза, легонько стукнув его в плечо, и со смехом проворчала, - А тебе лишь бы вечно свести все к сексу!
Чонгук опустил голову, встречаясь со мной по-мальчишески озорным теплым взглядом с пляшущими в темной глубине бесовскими смешинками, и самым натуральным образом промурчал, игриво ткнувшись носом мне в щеку:
- А почему бы и нет, Бэмби?.. По моему глубочайшему убеждению, секс - это лучшее, что существует в этом мире, особенно с такой красавицей, как моя любимая жена... - его губы плавно перетекли с моей щеки в уголок губ, оставляя там лёгкий и почти целомудренный чмок, что кардинально шел вразрез с его томным многообещающим мурлыканием, и я тихо засмеялась, снова легонько шлепнув его по груди для острастки.
- Побойтесь Будды, ваше мурлычество, мы же в святом месте! Здесь нужно думать исключительно о высоком!
Чонгук тихонько фыркнул и зарылся пальцами в мои волосы, слегка оттягивая их и заставляя наклонить голову, а затем игриво куснул меня в шею, тем самым выражая все, что он думал и о святом месте в целом, и о Будде в частности, и томно мурлыкнул на ухо, дразняще прикусывая мочку:
- Уверен, милая, твой Будда не имеет ничего против... Он ведь тоже мужчина и наверняка солидарен со мной. Но, если хочешь, то... можешь смело думать о высоком, а именно о том, к каким высоким звёздам я тебя отправлю, как только мы останемся наедине в нашей спальне... ведь ты мне кое-что должна, помнишь?.. И я твердо намерен взыскать этот долг сегодня же ночью...
- Господи, Чонгук! - я уткнулась лбом ему в плечо и пару раз об него побилась, уже не в силах контролировать громкость сотрясающего мои плечи смеха и от его нахальных и крайне многообещающих угроз - как раз в духе порочного и абсолютно беспринципного капитана пиратов, для которого в принципе не существовало ничего святого, кроме его собственных прихотей и желаний, и от того, что его обновленная версия своим теплым дыханием щекотала мне шею, беспорядочно целуя куда придется и коварно посмеиваясь, и, поежившись от пробега целого табуна сбрендивших мурашек вдоль моей спины и невозможно приятных ощущений в пояснице, я повисла на шее у его пирацкого мурлычества и, глядя снизу вверх в искрящиеся лукавством тигриные глаза, заверила его, все ещё хихикая:
- Я помню, любимый, помню, честно. И даже не думаю увиливать от уплаты долга, так что знаешь... вовсе не обязательно опускаться до такого откровенного шантажа и неприкрытых угроз. Это слишком низко... Даже для такого отпетого бандита, как вы, капитан Чон.
Довольный услышанным просто донельзя, коварный мурлыка-капитан тем не менее перехватил меня поудобнее, собственнически притягивая ещё ближе и смыкая ладони в крепчайший замок у меня на талии, чтоб даже мысли не допускала о побеге, и жарко выдохнул в самые губы:
- Этой ночью я опущусь ещё ниже, малышка... Намного... намного ниже... Опущусь перед тобой на колени... лишь бы только заслужить благосклонность моей госпожи...
Но, несмотря на весь этот тяжёлый бархат, опьяняющим дурманом пропитавший его и без того соблазнительный хриплый тембр, я снова засмеялась, не выдержав такого запредельного накала страстей, и уткнулась лбом ему в грудь, уже оттуда укоризненно проворчав:
- Великий Будда, ты это слышал? Нет, ты только посмотри на этого наглеца! И пяти минут не прошло после благословения на брак, а он уже претендует на брачную ночь!
- Я претендую на все твои ночи, любимая. И все они по праву принадлежат мне... - хрипло мурлыкнул "этот наглец" в мои улыбающиеся губы, приподнимая мое лицо к своему, а затем накрыл их своими, жарко целуя и больше не позволяя возражать, но я все равно умудрилась возмущённо пропищать прямо в поцелуй, едва сдерживая смех и будоражащую дрожь, пробравшую все тело от той собственнической жадности, что насквозь пропитала его потемневший взгляд:
- Эй! По какому такому праву, бандит?!. - и, клянусь, сейчас во мне говорила та самая дерзкая гордая аристократка, не желавшая склонять голову ни перед кем, даже перед своим любимым бандитом. Но и бандит привык брать то, что хотел, не спрашивая ни у кого на то соизволения, и потому...
- Праву первой любви, малышка... - вкрадчиво прошептал он, прежде чем окончательно меня заткнуть, чтоб перестала, наконец, вредничать и позволила ему это самое право утвердить, и под таким натиском устоять ( и на ногах в том числе) было практически невозможно.
И если бы не его руки, сомкнувшиеся вокруг меня надёжным объятием, я бы и не устояла, ведь колени резко превратились в воду, когда его бархатные настойчивые губы полностью лишили меня дара речи, не позволяя больше задавать глупые вопросы.
Сдавшись, я сладко застонала прямо в них, а Чонгук, просто до безобразия довольный наступившей тишиной и полным отсутствием новых жалоб с моей стороны, прижался своим горячим лбом к моему и хрипло выдохнул, невероятно бережно обнимая мое лицо ладонями:
- ...так всегда было... И так всегда будет... Пока ветер... Над морем... Не стихнет...
Я зачарованно уставилась на него, вслушиваясь в его хриплый тяжелый голос, что резонировал с моей душой на самых глубинных уровнях, заставляя покрываться мурашками с ног до головы, и... Великий Будда, а ведь сейчас он говорил как самый настоящий благородный аристократ из прошлых эпох... Мой... Благородный аристократ.
Дежавю накрыло меня сильнейшей приливной волной, почти лишая дыхания, и я позволила его горячим губам запечатать эту клятву на моих, а затем счастливо рассмеялась, запрокидывая голову назад и подставляя шею под его мягкие поцелуи, и поймала отблеск самой первой зажегшейся в небе звезды. И это было так похоже на задорное подмигивание свыше, что я внезапно осознала, что, похоже, даже сам великий Будда был на стороне моего любимого бандита, а значит, и возражать ему было бесполезно, впрочем, как и всегда. Пока... ветер над морем не стихнет.