Устроившись в глубоком кресле у панорамного окна с бокалом красного вина, я смотрела, как закатное солнце медленно скрывается за небоскребами, зажигая рубиново-золотые искры в алой жидкости в моей руке.

Смотрела, но не видела, погруженная в свои безрадостные мысли.

Чонгука снова не было.

В последнее время его никогда не было дома, так же, как и отца, сутками пропадавшего в строительной компании, которая была лишь прикрытием для того, чем на самом деле занималась наша семья.

Игорный бизнес, подпольные бордели, наркоторговля…

Наш клан контролировал все.

Моё имя — Лиса.

Я — дочь главы одного из трех самых влиятельных мафиозных кланов в Южной Корее.

Клана Семи звёзд.

И это моё проклятие.

Богатство, роскошь, которыми я была окружена с рождения, дорогие вещи и модные шмотки, которыми отец пытался компенсировать своё постоянное отсутствие в моей жизни — все это не имело никакого значения.

Единственный человек, который имел для меня значение в этом насквозь прогнившем мире, человек, который и был для меня целым миром — мой старший брат Чонгук .

И я безумно скучала по брату, так внезапно отдалившемуся от меня.

Отец никогда раньше не загружал его делами компании так сильно, но, видимо, он решил, что пришло время передавать бразды правления в руки единственному сыну и наследнику, и принялся с невероятным фанатизмом лепить из него мафиози по своему образу и подобию.

И я почти перестала видеть его.

А ведь ещё совсем недавно мы были друг для друга практически всем — поддержкой, спасением и опорой в нашем опасном мире.

После смерти мамы Чонгуку пришлось повзрослеть слишком быстро, в семнадцать лет взвалив на свои плечи слишком большую тяжесть и ответственность, а я лишь путалась под ногами, влезая в дела клана, которыми мне не следовало забивать свою прелестную головку, как однажды сказал отец.

Я безумно любила брата и всегда следовала за ним, безоговорочно доверяя даже свою жизнь, и если убийство мамы почти сломило меня, то Чонгука сделало сильнее, жестче и беспощаднее, и постепенно из моего нежного заботливого брата он стал превращаться во властного и холодного, неприступного, как скала, ледяного принца мафии, как его теперь называли в наших кругах.

Разумеется, он знал о своём негласном титуле, но лишь презрительно фыркал, слыша такое обращение за спиной.И только я знала, что ему пришлось стать таким, чтоб никто не догадался о его настоящих чувствах, о том, как претят ему жестокие законы нашего теневого мира.Ему пришлось спрятать глубоко в душе свои переживания и страхи, чтоб никому не дать повода усомниться в его силе.

Законы нашего мира были слишком жестоки — стоило лишь один раз проявить слабость — и тебе конец.

И только я знала, каким чутким, нежным и ранимым мог быть мой брат.Только со мной он позволял себе ненадолго забыться и расслабиться, сняв маску, за которой скрывался ото всех, отгородившись ледяной стеной от мира, забравшего у него самого дорогого человека.

Но со временем он стал отгораживаться ею и от меня, не замечая или не желая замечать, какую боль этим причинял.

И маска изо льда — холодная и прекрасная, намертво срослась с его красивым аристократическим лицом, и теперь даже я с трудом различала, где был мой Чонгук : тёплый, живой и настоящий, а где — ледяной невозмутимый принц мафии, с лёгкостью нажимавший на курок, убирая неугодных по приказу отца.

Я знала, что отец давит на него, требуя слишком многого, что взвалил на единственного сына непосильную ношу, желая вылепить себе преемника по своему образу и подобию, но Чонгук никогда не был таким как он.

Но и никогда ни на что не жаловался,смирившись с уготованной ему судьбой,лишь в его тёплых карих глазах я все чаще видела бесконечную усталость и какую-то тоску.

Мне безумно хотелось развеять её и потому, в те редкие вечера, когда он приходил ко мне в комнату, я вся обращалась в слух, позволяя ему выговориться и избавиться от горечи и тяжести, что ему теперь приходилось нести на своих широких плечах.

Но, какими бы сильными и широкими они ни были, им тоже требовался отдых.И я готова была не спать всю ночь и слушать его мягкий бархатный голос, когда он ложил голову мне на колени и тихо рассказывал о прошедшем дне, пока я нежно перебирала и гладила его тёмные мягкие волосы, тайком вдыхая исходивший от них аромат ночи и свежего ветра и желая, чтоб он заснул здесь, у меня на коленях, а я бы забрала себе всю его боль, все тревоги, о которых он молчал даже со мной, продолжая оберегать меня…

Глупый.

Такой взрослый и сильный, но такой глупый… Ведь не замечал очевидных вещей…не замечал, как жадно я вглядываюсь в его красивое лицо с тонкими чертами, в хмурый излом выразительных тёмных бровей, который мне так хотелось мягко разгладить пальцем, чтоб он больше не хмурился…

Как зависает мой взгляд, спускаясь к мягким губам, и следит за каждым их движением, пока он говорит…а затем, словно опомнившись, я спешила отвести глаза, как вор, пойманный с поличным, хотя будь моя воля — никогда бы не смотрела ни на кого, кроме него…

… А может лишь делал вид, что не замечал?..

Но, как бы мне того ни хотелось, он никогда не оставался со мной до утра, уходя около полуночи, и забирал с собой покой и тепло, оставляя меня одну в холодной огромной спальне, роскошной, но больше напоминавшей склеп, в котором меня похоронили заживо.

И с его уходом мне все чаще казалось, что я осталась одна во всем мире, а не только в огромном пустом доме.

Чонгук был для меня всем, но чем старше мы становились, тем больше увеличивалась разделявшая нас пропасть.

Из него готовили главу могущественного мафиозного клана, а из меня многочисленные гувернантки, которые, к слову, никогда не задерживались надолго, не в силах терпеть мой вздорный характер и бунтарство, пытались (абсолютно безуспешно)вылепить послушную красивую куклу, которую можно было бы выгодно продать замуж и укрепить нашу власть и влияние в преступном мире.

Да, именно продать, ведь с моим мнением никто и не думал считаться.

Никто, кроме Чонгука.

Он был моим единственным защитником, и когда он стал неудержимо отдаляться от меня, а затем и вовсе перестал приходить по вечерам, все чаще не ночуя дома, о чем я вообще узнавала из перешептываний прислуги, видя по утрам его нетронутую постель, в которую он и не ложился, мне хотелось кричать, пока разбушевавшееся воображение услужливо подкидывало сценарии один живописнее другого, с разными вариантами того, где и с кем он провёл эту ночь. Это было самым худшим из предательств, ударом в спину, от которого я так и не смогла отойти.

Тот, кто должен был беречь меня и обещал всегда быть рядом — предал.

И после этого я тоже закрылась, научилась лгать и изворачиваться, стала циничной и жесткой, почти сравнявшись в холодности и надменности с братом, и став под стать ему ледяной принцессой.

Радовало лишь то, что, зная мой несговорчивый и взрывной характер, отец не спешил с замужеством, всерьёз опасаясь поломать отношения с деловыми партнёрами, носы деток которых я грозилась вдавить им в череп, если меня станут принуждать к браку.

Так что пока я была в относительной безопасности.

Но тоска, сжимавшая сердце каждый раз, когда я думала о Чонгуке, никуда не делась, а наоборот, с каждым днём становилась лишь сильнее, мешая дышать.

Я горько усмехнулась, залпом допив вино, и со злостью отшвырнула от себя пустой бокал.Он покатился по пушистому ковру, так и не разбившись, к моему огромному разочарованию, а от двери послышался тихий низкий смех и раздавшийся следом за ним мягкий бархатный голос:

— Ты чего бушуешь, лисенок? Кто-то сегодня не в духе?

Чонгук говорил тихо, и мне даже не нужно было смотреть, чтоб увидеть перед глазами его дразнящую насмешливую полуулыбку, от которой таяла добрая половина Сеула, раздвигая ноги по первому щелчку длинных изящных пальцев брата.

— Ты сегодня рано, — фыркнула я, поднимаясь с кресла и, чуть пошатнувшись, двинулась к окну, так и не взглянув на него.

Видимо, вино оказалось крепче, чем я думала, так как меня слегка штормило, а мозг явно отключил связь со ртом, потому что только этим я могла объяснить свою следующую фразу, которой сама от себя не ожидала:

— Уже всех моделей перетрахал? Или сегодня никто не дал? -странно, но я совершенно не жалела о том, что сказала, впервые желая посильнее его задеть, дать понять, как больно он мне делал своим равнодушием и отсутствием в моей жизни и, видимо, алкоголь все же ударил в голову, раз я позволяла себе так говорить с ним.

Он явно опешил, не ожидая от меня такого выпада, но затем лишь тихонько хмыкнул, решив спустить все на тормозах:

— И тебе добрый вечер… Я тоже рад тебя видеть, Лиса… — похоже, моя злость его лишь позабавила, и он решил поиграть со мной, как лев играет с котенком, зная, что может прихлопнуть его одним ударом лапы.

Я же злилась все больше от его снисходительного тона и нахальной и беспечной мальчишеской ухмылки, которую я раньше так любила.Можно подумать, он постиг все тайны мироздания, чтоб теперь изображать из себя взрослого и говорить со мной, как с неразумным капризным ребёнком, которым я давно уже не была!

Но Чонгук упорно продолжал считать меня малышкой, которую надо опекать, оберегать и защищать от всего — даже от меня самой.

Попросту говоря, пустоголовой куклой, которой считали меня все остальные, откровенно завидуя моему статусу.

Вот только он не учел одного — что защищать меня нужно было от него.

От его тёплой улыбки, предназначенной лишь для меня в те редкие минуты, когда мы оставались наедине, и нас никто не видел.

От его ласковых глаз, словно говорящих: «Все в порядке.Я здесь, с тобой.Ничего не бойся, ведь я рядом».

От его крепких надежных объятий, в которых я когда-то тонула, не желая возвращаться в холодный жестокий мир из тепла его сильных рук, уже забравший у меня маму, и, в конце концов, отобравший и его.

Но больше всего меня нужно было защищать от тех смутных и неясных чувств, что я стала испытывать в его присутствии, и не могла понять, что со мной происходит и подобрать им названия, зная лишь одно — что все эти чувства запретны…

И сейчас, стоя к нему спиной и почти не смея дышать от напряжения, я чувствовала на себе его внимательный взгляд и боялась лишь одного — что сломаюсь и обернусь или ещё хуже - брошусь к нему на шею, чтоб вновь хоть на мгновение ощутить родное тепло его рук.

Но я знала, что стоит мне вдохнуть поглубже и провести носом вдоль его шеи — как сквозь свежий аромат летней ночи пробьется отвратительный приторный шлейф сладких духов его очередной шлюхи.

Это было невыносимо —чувствовать этот запах, видеть багровые следы от засосов под его скулами и знать, что кто-то недавно стонал под ним от удовольствия, царапая его красивую спину и широко раздвигая ноги, пока он с рычанием втрахивал в кровать очередное податливое тело, имени которого он даже не удосужился узнать.

Единственным, что не давало мне сойти с ума окончательно, было то, что у него не было постоянной девушки, и отец все ещё не нашёл ему невесту, видимо, сейчас ему было не до того.

Но вопрос о браке Чонгука оставался открытым, так же, как и о моем, и на закрытых приёмах, которые мы были вынуждены посещать, нас продолжали упорно знакомить с такими же богатенькими детками-наследниками миллионных состояний.

От этих сборищ богатых снобов с тёмным прошлым и не менее мутным настоящим не было никакого толку, а каждый такой приём напоминал, скорее, визит в террариум.

В нашем мире ни у кого не могло быть друзей, а доверять кому-то было равносильно вложить этому человеку в руки нож и надеяться, что он не ударит им в спину.

Но судьба словно смилостивилась, сделав для нас исключение, и от немногочисленных друзей брата, с которыми мы вместе росли и которым Чонгук по- настоящему доверял, среди которых был Тэхен — сын одного из предводителей китайской мафии, я узнала, что ему уже хотели кого-то сосватать, но брат впервые сорвался и устроил погром в кабинете отца, поставив ультиматум, сути которого не знал никто, кроме них двоих ,но с тех пор отец странным образом успокоился и больше не давил на него в этом вопросе и даже не поднимал эту тему.

Друзья в мафиозных кланах — явление столь же редкое, как и снег летом, но у нас они были.

Китайская шайка, прикрывающая наши тылы, как я их шутя называла: Тэхен, Чимин и Юнги.

Именно Тэхен часто скидывал мне координаты мест, где они вчетвером зависали, чтоб я не сходила с ума от неизвестности, и держал меня в курсе событий, раз уж Чонгук больше не считал нужным посвящать меня в свою жизнь.

Я понимала, что мой брат — взрослый двадцатичетырехлетний парень со своими потребностями, и что все эти девушки были лишь для снятия напряжения на одну ночь, но от этого легче не становилось.

Из невеселых раздумий меня вырвал чуть насмешливый голос брата:

— И, возвращаясь к твоему вопросу, маленькая ещё, чтобы это знать, — он усмехнулся, а я, не сдержавшись, фыркнула.

Старше меня всего на четыре года, а ведёт себя, как тиран.

— Тоже мне, взрослый нашёлся!

Он раздражённо выдохнул, и я поняла, что перешла черту, но остановиться не могла. Во мне говорили злость и обида на брата.

— Если бы ты был взрослым, каким себя считаешь, то не вёл бы себя так безответственно, развлекаясь в клубах ночами напролет.

Взгляд Чонгука потемнел и он сжал кулаки.

— С каких пор тебя это волнует? — обманчиво спокойным и вкрадчивым голосом произнёс он, подходя ближе.

Краем глаза я видела, как он стянул чёрные кожаные перчатки и снял дорогое чёрное пальто, небрежно бросив его на кресло, в котором я недавно сидела. Его явно задели мои слова, и теперь он выглядел раздраженным.

Я застыла, выпрямившись, как натянутая до предела струна, не желая уступать ему в этом споре, и совсем не ожидала, что горячие ладони брата лягут мне на плечи.

Закатное солнце било в глаза, отражаясь от зеркальных окон небоскрёбов и ослепляя золотыми бликами, и я вздрогнула, ощутив, как он остановился позади меня, всем телом чувствуя исходившее от него тепло, вмиг окутавшее меня с головы до ног.

Я уже жалела о своей выходке, но не могла взять свои слова назад, поэтому просто стояла и слушала, как он тихо дышит мне в затылок, развевая волосы тёплым дыханием и сжимая мои плечи тонкими красивыми пальцами.

Разом накатила невесть откуда взявшаяся усталость, и захотелось закрыть глаза и вжаться спиной в его широкую грудь, откинув голову на сильное плечо, и просто наслаждаться его близостью, ставшей для меня непозволительной роскошью.

От него пахло дорогим изысканным парфюмом, но даже он не мог перебить свежий тонкий аромат летней ночи, что неотступно следовал за ним повсюду, сколько я себя помнила, и так давно кружил мне голову, пробираясь по ночам даже в мои сны, словно мне наяву было мало страданий. Он успокаивал и будоражил одновременно, пробуждая совершенно противоположные желания-быть ещё ближе к нему или бежать со всех ног, не оглядываясь.

— Ты ничего не знаешь, Лиса, поэтому замолчи, — устало выдохнул Чонгук .

Он говорил тихо, но от его тона по телу побежали мурашки.

Брат не повышал голоса, но в нем звучала такая властность, что теперь я понимала, как он с такой лёгкостью подчинял себе людей. Разумеется, тех, кого не выходило очаровать дерзкой мальчишеской улыбкой — обманчиво беззаботной, ведь я прекрасно знала, что за этой бархатной мягкостью скрывалась сталь, а ласковый игривый кот мог выпустить острые когти, до поры скрытые в мягких лапах, в любую минуту, если что-то пойдёт не по его плану.

Он всегда напоминал мне чёрного ягуара — дикого и опасного хищника, который только мне позволял гладить себя, умело притворяясь ручным. Но, похоже, даже это было в прошлом.

Я разозлила его, бросая в лицо необоснованные обвинения, и он едва сдерживался, чтоб не наорать на меня. Но и я уже была на взводе.

— Вот именно, Чонгук ! Я ничего не знаю, потому что ты ничего мне не рассказываешь! Меня все здесь держат за идиотку, а ты так редко появляешься дома, что я уже стала забывать, как ты выглядишь… — я наконец высказала ему все, что так долго скрывала, шумно выдохнув и сразу же затаив сбившееся от его близости дыхание, не зная, как он отреагирует.

Он сильнее сжал мои плечи и прижался лбом к моему затылку, отчего волны взволнованных мурашек забегали по позвоночнику, а я прикусила губу, чувствуя, как слабеют колени — настолько мощная аура силы и опасности его окружала, не давая спокойно дышать в его присутствии.

Когда он стал таким? Холодным, властным, пугающим?

Мой Чонгук был тёплым и ласковым, как весенний ветер на рассвете, а этот неприступный высокомерный незнакомец с красивыми аристократическими чертами как никогда лучше соответствовал титулу ледяного принца, который так ненавидел.

Я прижала ладонь к дрожащим губам, ругая себя за слабость. Не хватало ещё расплакаться перед ним. И вздрогнула, когда он шумно выдохнул, обдавая тёплым дыханием мою шею, словно пытался справиться с собой.

Я прикрыла глаза, всем телом ощущая исходившее от него тепло и буквально утопая в нем, вдыхая запах дорогого одеколона, от которого начала кружиться голова.

Чонгук подобрался ко мне так бесшумно, словно кот на мягких лапах, и снова застал врасплох своей обманчивой и такой неожиданной нежностью, против которой я была бессильна. Но, как я ни пыталась, никогда не могла долго на него злиться. Стоило ему оказаться рядом, прикоснуться, обнять - и моя злость испарялась, как утренний туман под лучами солнца.

— Ты злишься на меня? — тихо спросил он, мягко разворачивая меня к себе, и я не стала сопротивляться.

Устала. Бесконечно устала от всего.

— Нет, — выдохнула я, уставившись невидящим взглядом куда-то за его плечо.

Раздался тихий смешок, и тёплые пальцы брата аккуратно обхватили мой подбородок, приподнимая лицо.

— Ты так и не научилась лгать мне, лисенок… Кому угодно, но только не мне. Ты все ещё не смотришь мне в глаза, — он тихо вздохнул и спросил:

— Я тебя обидел?

Я покачала головой.

Что я могла сказать ему?

Что моё сердце рвалось к нему, а затем разбивалось на мелкие осколки, из-за которых все внутри кровоточило, когда он отталкивал меня?

— Тогда в чем дело, малышка? — от давно забытого и такого нежного «малышка» сердце предательски сжалось, и я тихо шепнула:

— Ты совсем забыл обо мне… — хоть это была и не вся правда, но сейчас я ему не лгала.

Он глубоко вздохнул и, наклонившись, прижался своим лбом к моему. От его близости у меня подкосились ноги, а его тёплое дыхание с едва уловимым запахом ментола затуманило разум.

Если бы он только знал, что творит со мной своими прикосновениями, то не был бы так неосторожен.

— Это не так, моя хорошая… Я всегда рядом, даже если ты меня не видишь…

— Но я хочу видеть тебя, в этом все дело… — надтреснутым и каким-то сломленным голосом прошептала я. — Я скучаю по тебе, Чонгу…

— Лиса, я…

— Я знаю. Ничего не говори, — я горько усмехнулась, пытаясь отстраниться, но он не дал мне этого сделать, не отпустил, лишь сильнее прижимая к себе и невесомо целуя мои волосы, чем окончательно выбил почву у меня из-под ног.

Создавалось впечатление, что держаться вдали от меня стоило ему огромных усилий и теперь, оказавшись рядом, он сорвался и не мог прекратить прикасаться ко мне.

— Лиса… Послушай меня, — мягко начал Чонгук , и я застыла, ощущая тёплую тяжесть его ладоней на плечах.

— Есть вещи, о которых тебе лучше не знать.

— Но… — я предвидела, что он скажет что-то подобное, но разочарование все равно всколыхнулось в душе.

— Просто поверь мне, прошу тебя. То, что происходит в нашем мире, слишком опасно, а ты всего лишь малышка, которую нужно оберегать и защищать, и, хочешь ты того или нет, но именно это я и буду делать, — голос брата был тихим и напряжённым, но не допускавшим никаких возражений.

— Не забивай взрослыми проблемами свою хорошенькую головку, — добавил он, чем окончательно вывел меня из себя.

— О Господи, и ты туда же?! — я едва сдержалась, чтоб не топнуть ногой от досады, но это выглядело бы уж совсем по — детски, только подтверждая его слова.

Но ещё лучше было бы закатить истерику. Надо же поддерживать образ капризной вздорной принцессы, который, судя по всему, прочно засел у него в голове.

— С каких пор ты стал говорить, как отец? Он все — таки промыл тебе мозги, и теперь ты тоже считаешь меня пустоголовой куклой? — разочарованно выдохнула я, снова начиная злиться.

Он тихо вздохнул и неожиданно прижался щекой к моим волосам, обдавая висок тёплым дыханием и заставив ноги подогнуться, выбив из лёгких весь воздух.

Если он продолжит так делать и хватать меня, когда ему вздумается, от моего, с таким трудом обретенного спокойствия и самоконтроля ничего не останется, он все разнесет к чертям!

— Я никогда так не считал…. — тихо шепнул он, продолжая обнимать меня и не выпуская из тёплого кокона своих объятий, в которых я буквально утонула, не обращая никакого внимания на мои слабые попытки отстраниться, что возмущало меня больше всего.

Он всегда был сильнее, во всём. И морально, и тем более, физически, а я ненавидела чувствовать себя слабой и беспомощной, но именно такой и становилась, когда он оказывался рядом.

— Чонгу… — начала я, упираясь руками в широкую накачанную грудь брата, обтянутую чёрной водолазкой, подчеркивавшей все рельефные мышцы, которые я так чётко ощущала под кончиками пальцев.

Высокий, сильный, потрясающе красивый…

Теперь, чтобы смотреть на него, мне приходилось запрокидывать голову, а если бы кто-то сейчас зашёл, то даже не увидел бы меня, полностью скрытую его широкими плечами, гордый разворот которых меня всегда завораживал.

— Хочешь, я сегодня не уйду? — неожиданно спросил он и мне показалось, что я ослышалась.

— Останусь с тобой, как раньше?

Я недоверчиво посмотрела на него:

— Ты серьёзно?

— Более чем, — мы стояли так близко, что я видела свое растерянное отражение в его темных ласковых глазах и чувствовала, что безоглядно тону в этом теплом взгляде, которым он когда-то смотрел только на меня.

Он снова выиграл.

— Хорошо, — я не могла ничего поделать с дрогнувшими уголками губ, и Чонгук это заметил, точно так же пряча улыбку, готовую расцвести на его мягких губах. Это была наша давняя игра — кто улыбнётся первым, тот и проиграл.

— Вот так уже лучше, -тихо шепнул он, наклоняясь ещё ближе, и у меня перехватило дыхание, когда его взгляд плавно сполз на мои губы.

Что он делал?

Мозг почти отключился, когда до моего затуманенного его непозволительной близостью сознания долетел его чуть хриплый голос:

— Ну же… Улыбнись мне.

Вот бессовестный!

Так вот для чего он все это затеял? Чтобы выиграть в глупом споре с младшей сестрой, не желая уступать даже в такой малости?

Типичный старший брат !

Твердолобый, упрямый, несносный, невыносимый…

Но такой любимый старший брат… Горячий, как огонь, взрывной, опасный, неудержимый, но умеющий быть таким ласковым, когда сам хотел этого…это было нечестно.

Но он никогда не играл по правилам, и я сама была виновата, что имела неосторожность об этом забыть.

Но своего он добился, и мою улыбку уже было не скрыть и не удержать,так же, как и смех, рвущийся наружу и избавляющий от того невыносимого напряжения, что все это время висело в воздухе между нами, и от которого пространство буквально искрило.

В этот раз взрыва удалось избежать.Но не взрыва смеха.

Брат тихо рассмеялся следом за мной, и от этого глубокого бархатного звука в груди стало так тепло, словно рядом с сердцем зажглось маленькое солнце.

— Негодяй, — обвинила его я, все ещё посмеиваясь и качая головой.

— Я этого и не скрывал, — он лишь беспечно пожал плечами, обезоруживающе улыбаясь, снова приковывая моё внимание к своим невыносимо манящим губам, отчего я вновь зависла, с огромным трудом переводя взгляд ниже, чтоб не быть пойманной им.

Я уже и забыла, что он умел так улыбаться… Так искренне и лучезарно, не скрываясь за фальшивыми циничными усмешками, которые принимали за чистую монету только те, кто его не знал.

Его ладони провели по моим плечам, плавно соскальзывая вниз по рукам до самых запястий, и Чонгук переплел наши пальцы, снова заставив меня задохнуться, когда стал неосознанно поглаживать мягкими подушечками тыльные стороны моих рук.

— Дождись меня сегодня, хорошо? Мне ещё нужно в офис, но я вернусь до вечера. Не ложись без меня, обещаешь?

— Обещаю, — я счастливо выдохнула, а затем вновь затаила дыхание, когда он наклонился и мягко поцеловал меня в лоб, почти обжигая кожу горячими губами, а затем отстранился и вышел, с улыбкой бросив:

— До вечера, малышка.

Но в тот вечер он так и не пришёл.