Следуя за машиной отца, я проклинал все на свете за то, что мне пришлось уехать, так и не поговорив с Лисой.
Да, я просил у неё прощения, но это сложно было назвать полноценным разговором, ведь она по — прежнему меня боялась.
Я чувствовал это в дрожи её хрупких плеч и изящных рук, обнимавших меня так несмело, словно мы были совершенно чужими друг другу.
Это было невыносимо.
Все дела могли ждать сколько угодно, а то и вовсе катиться к черту, ведь самым важным для меня теперь было заслужить её прощение.
Но я снова был вынужден её оставить.
Как оказалось, отец вызвал в офис не только меня, но и весь наш совет директоров, чтобы обсудить успешное открытие нового филиала и провести кадровые перестановки и новые назначения, и предоставил мне вводить сотрудников, которых он внезапно решил тоже перевести в Японию, в курс дела.
Я на автомате озвучивал информацию, касавшуюся нового филиала, но все мои мысли были далеко отсюда, в пустом огромном особняке, в котором Лиса снова была предоставлена самой себе.
Что она делает сейчас? О чем думает?
Мои руки непроизвольно сжимались в кулаки, когда я думал о том, что она могла позвонить Тэхену или он ей, хоть я и понимал, что моя ревность уже снова переходит все границы, даже несмотря на то, что вчера она чуть не уничтожила все, что было мне дорого.
Поэтому, я все же взял себя в руки, хоть это и удалось мне с большим трудом, и постарался сосредоточиться на совещании и деловых вопросах, которые нам ещё предстояло обсудить.
***
Совет директоров затянулся почти до трех часов дня и, как только последний вопрос был решён, я сорвался с места и вылетел из конференц — зала едва ли не самым первым, игнорируя всех, кто пытался заговорить со мной или что-то спросить.
Я больше ни минуты не мог здесь оставаться. Мне нужно было увидеть сестру и удостовериться, что с ней все хорошо и то, что произошло вчера, больше не встанет между нами.
Когда я добрался до особняка, было уже около шести вечера, и закатное солнце заливало лужайку перед домом ярким золотым светом.
Войдя внутрь, я первым делом узнал у горничной, дома ли моя сестра и не покидала ли сегодня пределы особняка, и услышав, что Лиса никуда не выходила, а почти разу после моего отъезда поднялась к себе, я облегченно выдохнул и, поднявшись наверх, направился прямо в её спальню.
Постучав и не услышав ответа, я нахмурился, но, толкнув дверь и обнаружив, что она не заперта, тихо вошёл внутрь.
Лиса лежала на кровати, свернувшись клубочком, и моё сердце сжалось от того, какой хрупкой и беззащитной она выглядела. Аккуратно закрыв дверь, я подошёл к ней и замер, впервые не зная, что делать.