За окном уже давно стемнело, позволяя ночи вступить в свои права.

Ослепительно - золотой закат, осветивший этот день яркими красками и на миг зажегший в моей душе надежду, погас вместе с ней, уступая место сиреневым сумеркам, которые плавно перетекли в темно-синий вечер.

После обещания Чонгука я почувствовала такую лёгкость, которой не ощущала уже очень давно, а радостная улыбка предвкушения не сходила с моих губ весь остаток вечера. Я так ждала его, что мне становилось страшно от силы собственной зависимости от брата, которую, как я думала, уже давно поборола.

Как же…

Стоило ему оказаться на шаг ближе, чем он обычно себе позволял — и вся моя выдержка и хладнокровие полетели к черту.

«Слабая… Какая же ты слабая, Лиса… Неудивительно, что Чонгук не обращает на тебя внимания. Таким, как ты, не место в его окружении.» — гаденько нашептывал внутренний голос.

И, как оказалось, он снова был прав.

Чонгук не пришёл.

Семь вечера, восемь, девять…

Тишина пустого дома не нарушалась ничем, кроме тиканья старинных часов в гостинной и моих нервных шагов по паркету. Хмель от выпитого вина уже давно выветрился, вместе с ароматом одеколона брата, запутавшегося в моих волосах, оставляя после себя лишь горечь от встречи с холодной реальностью.

Я снова одна.

Словно никому не нужный, брошенный ребёнок, который всем мешает и не доставляет ничего, кроме хлопот.

Просидев в гостинной до того момента, когда на улице зажглись фонари и яркие неоновые вывески, озаряя ночь своим светом, я, тяжело вздохнув, поплелась к себе.

Он не придёт.

Это было ясно с самого начала.

Не знаю, о чем он думал, когда обещал мне это, или же просто поддался неизвестному мне порыву, но это изначально было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Не раздеваясь и не включая свет, я забралась на кровать, продолжая прокручивать в голове наш сегодняшний разговор. Сон не шёл, ведь я была слишком взвинчена и раздражена, чтобы спать. Но постепенно глухое раздражение сменялось беспокойством и тревогой за брата.

Где он? Что с ним?

Даже не позвонил, не предупредил, что не вернётся… Не смог? Или не захотел?

От всех этих мыслей голова шла кругом, а ночь казалась просто бесконечной.

Чонгук, Чонгук, Чонгук…

Я и злилась, и волновалась одновременно, и эта смесь гнева и переживаний не давала расслабиться ни на минуту.

Глянув на часы, я глухо чертыхнулась — одиннадцать вечера, но все же решила написать Тэхену. Не думаю, что лучший друг и главный поверенный всех тайн моего брата безмятежно спит в такое время.

«Привет, Тэ. Прости, если разбудила. Ты не знаешь, где Чонгук?» — быстро нажав «отправить», пока не передумала, я раздражённо выдохнула и откинулась на подушки, прокручивая в голове недавние события.

Чонгук сегодня был непривычно нежным. Я давно его таким не видела. А эта игривая улыбка, которую он бросил мне на прощанье, словно кость изголодавшейся кошке, и вовсе выбила меня из колеи. Я уже почти привыкла к его постоянному отсутствию в моей жизни, но стоило ему подобраться чуть ближе и напомнить мне, каким ласковым и внимательным он может быть — и все возведенные между нами стены рухнули в один миг.

Я снова нуждалась в нем, снова хотела видеть его в моей комнате по вечерам, разговаривать, просто слышать его голос…

Но он снова исчез, так же внезапно, как и появился. Ворвался в моё серое беспросветное одиночество, как свежий весенний ветер, всколыхнул и растревожил с таким трудом утихомиренные чувства…

Но волнение за его жизнь все же брало верх над злостью, ведь я прекрасно понимала, что происходит.

Он собирался в офис к отцу, значит, вполне возможно возникли непредвиденные обстоятельства, требующие его вмешательства.

Я ещё успею высказать ему все, пусть только вернётся… Пусть вернётся.

Я сжала в руке по - прежнему молчавший телефон и разочарованно выдохнула.

Тэхен тоже не отвечал, и это могло означать все, что угодно — и то, что он был вместе с Гуком и не мог написать, и то, что пропадал по своим делам и не имел ни малейшего понятия о том, что делал мой брат.

Мне всегда нравился Тэхен.

Он был одноклассником Чонгука на протяжении всей школы, а потом они вместе поступили на экономический и продолжали зависать в одной компании. Порой их даже принимали за братьев — настолько они были похожи и внешне, и повадками, что было недалеко от истины, ведь Тэ уже давно стал частью нашей семьи.

Чимин и Юнги влились в нашу компанию немного позже, но это не умаляло значимости уз, связывавших нас всех. Чонгук действительно очень дорожил ими, а я была рада знать, что рядом с ним есть надёжные люди, на которых он может опереться.

Но именно сегодня все эти надёжные люди словно сговорились, решив меня игнорировать.

Отчаявшись дождаться ответа от Тэхена, я написала всем остальным, но телефон все так же упрямо молчал.

Мужчины.

Черт бы их всех побрал!

По мере того, как тени в моей спальне из темно-синих становились бархатно-черными, мои веки тяжелели и опускались, и постепенно я провалилась в беспокойный поверхностный сон, вспоминая другую ночь, такую же одинокую и холодную.

Ночь, когда я впервые пришла к Чонгуку в спальню после похорон мамы.

... Я так отчётливо помнила этот пробирающий до костей холод, от которого не могла уснуть, хоть в доме и было тепло. Стены спальни словно давили на меня, смыкаясь сводом склепа, и я больше не могла там оставаться.

Я сбежала к единственному человеку, который одним своим присутствием мог прогнать и холод, и кошмары.

Сильнее смерти всегда была лишь любовь, и любовь старшего брата всегда была щитом между мной и жестоким миром, в котором нам приходилось жить.

Оглядываясь назад, я даже не могла вспомнить ни одной серьёзной ссоры с братом. Он сразу же взял на себя ответственность за младшую сестрёнку и относился ко мне с бережной заботой, лишь снисходительно улыбаясь на все мои выходки и прикрывая меня перед родителями. Будучи ребёнком, я не могла этого понять в полной мере, но между нами всегда существовала связь, которую ни он, ни я не могли ни объяснить, ни, тем более, разорвать.

Мы чувствовали друг друга на каком-то глубинном уровне и даже теперь, когда он отдалился от меня, эта тонкая нить все ещё связывала нас.

... Прежде, чем поняла, что делаю, я оказалась перед дверью его спальни и нерешительно замерла на пороге, вглядываясь в синюю темноту.

Чонгук спал, и ничего прекраснее я в жизни не видела.

Во сне он выглядел ещё моложе и беззащитней, а спадавшая на глаза непослушная чёлка делала его совсем юным.

Исчезла вечно обеспокоенная морщинка между его выразительными бровями, и он выглядел так безмятежно, что я боялась потревожить его сон, уже жалея, что пришла.

Но вдруг он нахмурился и что-то прошептал, сжав покрывало тонкими пальцами. Похоже, его сны были такими же тревожными, как и мои.

Осторожно присев на краешек кровати, я потянулась к его лицу, чтоб убрать мягкие тёмные пряди со лба и разгладить упрямую морщинку на переносице. Тогда я впервые по - настоящему осознала, насколько красив мой брат.

Засмотревшись на него, я едва не вскрикнула от неожиданности, когда он внезапно молниеносным движением перехватил мою руку, сжав запястье горячими пальцами, словно и не спал вовсе.

—Чонгук! — пискнула я, и он тут же ослабил хватку, приподнимаясь на локте и встревоженно вглядываясь в моё лицо, нарушив ночную тишину хриплым:

— Лиса? Ты почему не спишь? Что случилось? У тебя что-то болит?

Мне хотелось броситься ему на грудь и разрыдаться, выливая всю боль и отчаяние от несправедливости этой жизни, отобравшей у меня маму так рано, хотелось сказать, что у меня болит сердце, превратившееся в кусок льда за один день и теперь обжигавшее изнутри невыносимым холодом, но вместо этого я лишь прошептала, сжавшись и жалея, что разбудила его:

— Я не могу уснуть…

Но ему больше и не нужно было ничего говорить. Он знал, в чем причина моей бессонницы.

Молча откинув одеяло, он тихо приказал:

— Ложись.

Это было все, что мне нужно было услышать, и на миг мне даже показалось, что тяжесть ледяной плиты, придавившей сердце, стала немного меньше, позволив мне вдохнуть.

Забравшись в его тёплую, пахнущую им постель, я легла на самом краю , стараясь не мешать ему, на что он лишь покачал головой и, тяжело вздохнув, сгреб меня в охапку и притянул к себе, тихо выдыхая мне в волосы. Прижавшись к его горячему стройному телу, я чувствовала, как родное тепло наконец прогоняет холод, и ему на смену пришли слезы.

Окутанная с ног до головы его теплом и ароматом, которым здесь пропахло все, я смогла лишь шепнуть, уткнувшись ему в ключицы:

— Прости, что разбудила…

Но брат лишь крепче обнял меня, выдохнув:

— Глупышка… Все хорошо. Надо было раньше прийти ко мне.

Его голос был глубоким и чуть хриплым ото сна, но все так же бархатом скользил по моим натянутым до предела нервам, расслабляя и успокаивая. А звучавшая в нем спокойная уверенность заставляла поверить, что все ещё могло быть хорошо.

— Спасибо. Я… Ненадолго пришла…

— Можно и навсегда, — шепнул он едва слышно и крепче обнял меня, поглаживая по волосам и целуя в лоб.

Я выдохнула, обнимая его и постепенно погружаясь в крепкий сон без кошмаров, ощущая, как его тёплые губы касаются моего лба, а дыхание развевает волосы на макушке, когда он обнял меня ещё крепче, словно желая защитить, укрыть собой от всего мира.

Невесомые исцеляющие поцелуи брата успокаивали и погружали в сон, даря такое долгожданное забвение...

Наша связь всегда была слишком сильной и её природу ни он, ни я не могли объяснить. Но не могли и отрицать тот факт, что на интуитивном уровне всегда чувствовали состояние друг друга, когда нам было больно.

А боль такой силы, что просто рвала меня на части тогда, и вовсе не могла от него укрыться.

Почувствовав, что я дрожу в его руках, и заметив мои мокрые щеки, он судорожно выдохнул, обнимая меня ещё крепче, согревая своим теплом, и тихо шепнул:

— Тише, тише, малышка… Не плачь. Всё будет хорошо, вот увидишь… Не бойся… Ты больше никого не потеряешь. Я этого не допущу. И… — он на миг замер, словно собираясь с мыслями, а затем почти неслышно прошептал:

---… И даже, если никого больше не будет, я останусь с тобой навсегда. Обещаю…

Уже тогда он, сам того не зная, вложил в свои слова обещание, ставшее нашей тайной на долгие годы и связавшее нас невидимыми неразрывными узами, чтоб мы никогда не потеряли друг друга.

И это тихое, произнесенное полушепотом обещание, которое он дал нам обоим, хранило мои сны долгие три года, когда я постепенно приходила в себя и училась жить заново, собирая себя по кусочкам.

Он обнимал меня всю ночь, прогоняя дрожь и холод и позволяя забыться в его сильных руках, отогреваясь его теплом, и с тех пор ночевать друг у друга в спальнях стало нашей маленькой тайной, которую мы ревностно оберегали от чужих глаз, ведь я больше не могла уснуть без него, а он нуждался во мне, чтоб забыться.

Проводить ночи в его спальне стало для меня обычным делом.

Просторная комната брата с тёмной мебелью и мягким ковром, глушившим шаги, стала моим убежищем, точно так же, как и кровать, застеленная чёрными шелковыми простынями.

Спать на ней Чонгук позволял только мне, и даже если у него были девушки, в наш дом он их никогда не приводил.

Наши ночи безраздельно принадлежали только нам двоим, а тишину и покой его спальни нарушали лишь наши тихие разговоры. И мне казалось, что за её пределами мира не существовало, ведь мой мир сузился до границ этой комнаты, где меня каждый вечер ждал он.

Однажды услышав, как я кричу во сне, Чонгук больше не отпускал меня от себя, не позволял спать одной и даже днем не оставлял меня одну надолго, всерьёз опасаясь за мою психику.

Просыпаясь от очередного кошмара с уже привычными спецэффектами в виде метания по постели и криков, я чувствовала себя полностью раздавленной, проклиная себя за то, что оказалась такой слабой, за то, что мучаюсь сама и мучаю его, не давая нормально спать по ночам.

Но, как только его сильные руки смыкались вокруг моего дрожащего тела, заключая в надёжные и такие тёплые объятия, все становилось правильно.

Зная, что мне необходимо слышать его голос, чтоб освободиться от остатков морока, он что-то тихо шептал мне на ухо, обдавая висок тёплым дыханием, и этого было достаточно, чтобы вернуть меня к жизни. Но в его тёмных глазах с каждым днем все отчетливей проступала тревога за меня, и в один из вечеров он решился завести разговор, которого я так боялась.

— Я не представлял, что все так плохо, Лис… — тихо и немного неуверенно начал Чонгук, и я непонимающе взглянула на него.

— О чем ты?

— Твои сны… Может, тебе стоит поговорить с психологом?

От одной мысли об этом мне стало плохо.

— Я не сумасшедшая, Чонгук.

— Знаю, малыш. Но ты так страдаешь… Я просто хочу тебе помочь… — голос брата был мягким и успокаивающим, но меня уже начало трясти.

— Нет, Гук, нет, прошу тебя. Я больше не буду приходить, чтоб не мешать тебе, только не говори отцу…- в моем голосе начали проскальзывать истерические нотки, и он вздохнул, признавая свое поражение.

— Глупышка. Не бойся. Я ничего ему не скажу.

В тот вечер я решила остаться у себя, чтобы дать брату отдохнуть, и, выпив две таблетки снотворного, легла спать. Но, проснувшись посреди ночи, обнаружила, что лежу на широкой тёплой груди Чонгука, лениво перебиравшего мои волосы.

До моего слуха донёсся ворчливый и чуть насмешливый, но такой родной и любимый голос:

— Моя маленькая непослушная девочка… Я знаю, что ты уже не спишь. Неужели ты думала так легко от меня избавиться? — в его тихом голосе звучал лёгкий укор, но заботы в нем все равно было больше, и я невольно улыбнулась:

— Я просто хотела, чтоб ты отдохнул от меня.

Он фыркнул, всем своим видом показывая, что думает о моей гениальной идее, а затем тихо сказал:

— Ты помнишь, что я пообещал тебе, Лиса? Тогда, в ту ночь?

Я застыла, а в сердце больно кольнуло.

— Да.

— Я никогда не беру свои слова назад. Я думал, ты это знаешь.

— Прости, я… — выдохнула я, уткнувшись ему в плечо. Но он лишь успокаивающе погладил меня по спине.

— Шшш… Просто не забывай об этом, хорошо? Потому что моё обещание никогда не изменится...

Без него я не могла спать и он прекрасно об этом знал. Я словно тонула в темноте и безумии этих кошмарных снов, в которых вечно от кого-то убегала, и с которыми моё сознание так и не смогло справиться.

Он был моим снотворным, самым тяжёлым наркотиком, моим личным сортом героина, вызывавшим пожизненную зависимость.

И об этом никто не знал, кроме нас двоих. Я безумно боялась, что если отец узнает о моем нестабильном состоянии — тут же запрет в клинике для душевно больных.

Разумеется, частной, элитной и дорогой, но, тем не менее, тюрьме. Я не могла этого допустить и цеплялась за остатки здравого смысла, рассудка и самообладания, пытаясь остаться в реальности, где меня держал лишь Чонгук. Но держал крепко, у самого сердца, не давая сорваться в пропасть. Он стал моим спасением, моим миром, моим всем, сам того не подозревая.

Осознавал ли он, как много значил для меня? Я и сама не понимала этого, пока не потеряла его.

А затем все стало ещё хуже, когда, спустя два года, отец снова женился, и молодая мачеха стала откровенно липнуть к Чонгуку.

Ещё бы! Кто бы не предпочёл молодого статного красавца пятидесятилетнему мужу?

Чонгук откровенно злился и пресекал все её попытки залезть к нему в штаны, прямым текстом посылая её и не боясь ставить на место, ведь в нашем доме она была никем.

Но я умирала от ревности каждый раз, видя, как эта змея словно невзначай проводит наманикюренными когтями по предплечью брата, что-то шепча ему на ухо. Он со злостью сбрасывал с себя её руки, а она лишь смеялась, и в её взгляде, скользившем по телу Гука, сквозила такая откровенная похоть, что я хотела её убить.

Когда он приходил в мою комнату по вечерам, усталый и злой, мне требовалось немало времени, чтоб его напряжённые плечи расслабились, а упрямо сжатые губы дрогнули в улыбке.

Я теперь уже знала, что была его спасением в темноте синих ночей, так же, как и он моим. Но ещё я знала, что рано или поздно нас попытаются разлучить.

Но, чем старше я становилась, тем отчетливей понимала, что не хочу видеть рядом никого, кроме Чонгука. Что не потерплю на себе ничьих рук, если это не будут тёплые и бережные руки брата --- единственные руки, которым я безоглядно доверяла.

Он любил лежать у меня на коленях, буквально выпрашивая ласку, как наглый кот, и не оставлял меня в покое, подлезая под руки, пока я, сдавшись, не начинала гладить и перебирать его тёмные волосы, своей мягкостью щекотавшие мне пальцы и в теплом золотом свете ночных светильников отливавшие синевой и так похожие на драгоценный соболиный мех.

Закрыв глаза и разве что не мурлыча, он развлекал меня историями о том, что они учудили в университете вместе с китайской шайкой, вызывая мой тихий смех, который обрывался сразу же, стоило моему взгляду зависнуть на его мягких беззащитных губах, гадая, каковы они на вкус. Это было безумием, и постепенно оно брало надо мной верх, утягивая все глубже в свои маняще-запретные глубины.

Я стала зависима от наших ночных разговоров, от его присутствия, от звука его голоса… И с каждым разом отпускать его от себя становилось все тяжелее, так же, как и находиться рядом. Если бы дело было только во мне, возможно, я бы нашла в себе силы прекратить это, но Чонгук нуждался во мне точно так же, как и я в нем. Только со мной, за надёжно закрытыми дверями моей спальни, он мог расслабиться, становясь таким, каким его знала только я ---- доверчивым, ранимым, мягким, как вода в полночном озере. И я была не в силах отказаться от него и того покоя, что он дарил мне, ничего не требуя взамен.

И когда я целовала его разбитые в драках руки, обрабатывая ссадины и кровоподтеки на костяшках, а он лишь смеялся, говоря, что я слишком переживаю, я любила его.

И уже тогда, а возможно и всегда, знала, что это будет он. Что он будет моим первым и последним. Знала, что после его любви, самой чистой и бережной, ничего уже никогда не будет, как не будет и меня самой, потому что с тем, как любил меня он, никто не мог сравниться.

Знала, что он никогда меня не отпустит, не позволит быть чьей-то ещё, лишь его. Я знала это ещё с той самой ночи, когда впервые пришла к нему.

Уже тогда он сделал меня своей, надёжно привязав к своему сердцу, сам того не подозревая.

Я помнила, как спала в его постели, укрытая от холодного жестокого мира его крепкими обьятиями, а он гладил и целовал мои волосы, и я чувствовала это даже сквозь сон, эту разбивающую сердце нежность от его бережных прикосновений.

Он касался меня так нежно, словно боялся, что я проснусь и оттолкну его, не хотел напугать меня.

А я лежала, замерев в его руках и почти не дыша, боясь, что он прекратит меня касаться, и холод вернётся, а волшебство, возникшее между нами, рассеется, а вместе с ним ----- и это незнакомое, сладкое и тревожное чувство, сжимавшее моё сердце от одной мысли о том, что однажды он тоже исчезнет из моей жизни, став чьим-то мужем ,и будет точно так же по ночам обнимать другую. И словно читая мои мысли, он тихо шептал:

— Я никогда тебя не оставлю. Я всегда буду рядом.

С тех самых пор мы стали друг для друга всем, двумя якорями, потерявшимися в бурном океане и отчаянно державшимися друг за друга, сражаясь со штормовыми течениями.

Чонгук всегда был рядом, как надёжная скала, на которую я всегда могла опереться, готовый в любой момент укрыть меня собой.

Чонгук…Чонгук… Чонгук…

Всегда был только он.

И, прежде, чем нас разлучат, меня выдадут замуж, а его женят, я хотела надышаться им, впитывая в себя его тепло, его улыбку, адресованную только мне, его бережные прикосновения.

Он обращался со мной так, словно я была хрустальной, и ревностно оберегал от всего и от всех, что, по его мнению, могло мне навредить.

Я никогда не возражала, позволяя ему заботиться обо мне и с каждым днем любя его все больше.

Я была уверена, он знал о моих запретных чувствах к нему.

Все знал, видел и понимал, кроме одного, — что со всем этим делать. Поэтому лишь молча продолжал обнимать меня по ночам, даря свое тепло и защиту.

А затем случилось то, что превзошло все мои самые ужасные кошмары.

Соин, наша, так называемая, мачеха, а на самом деле просто подстилка отца, все — таки добилась своего.

В тот вечер брата не было слишком долго, и я не находила себе места, кружа по комнате, как загнанный в клетку зверь.

Сердце царапало неприятное предчувствие, не дававшее мне покоя весь день, и лишь усилившееся к вечеру. Не в состоянии больше ждать, умирая от неизвестности, я спустилась на первый этаж, чтобы подождать брата внизу , но, проходя мимо кабинета отца, замерла, напряжённо вслушиваясь в непонятные звуки, привлекшие моё внимание .

Из-за неплотно прикрытой двери доносились приглушённые, но весьма характерные стоны, отчего меня передернуло от отвращения.

Неужели отец не мог трахать свою шлюху в их спальне, а не у себя на столе?

Но затем до моего слуха долетело «Да, Чонгук…» и мне показалось, что из меня разом выкачали весь воздух.

Перед глазами все поплыло, а ноги подкосились, и я чуть не упала, вовремя ухватившись за дверной косяк.

О Господи, нет, пожалуйста, только не это… Мой брат… С этой дрянью?

Стараясь дышать как можно глубже и безуспешно пытаясь унять дрожь в руках, я боролась с желанием бежать отсюда со всех ног, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать того, что прямо сейчас разбивало мне сердце, но другая моя часть, саморазрушительная и уже полностью потерявшаяся в кошмарах, в которые в одночасье превратилась вся моя жизнь, знала, что я не уйду отсюда, пока не увижу все своими глазами. Зажмурившись и сделав глубокий вдох, как перед прыжком в воду, я осторожно приоткрыла дверь и замерла, пытаясь осознать то, что вижу.

Соин лежала на столе, а Чонгук стоял, склонившись над ней и сминая ладонью её силиконовую грудь, другой задирая и так до неприличия короткое платье, а она сжимала его плечи, издавая такие пошлые звуки, что меня чуть не стошнило.

Дверь стукнулась о стену, заставив их замереть и вскинуться, и когда брат повернулся ко мне, в его глазах застыл шок. Я не могла больше на это смотреть и, зажав рот ладонью, бросилась вон из кабинета, слыша, как за спиной чертыхается Чонгук, а моё имя эхом отскакивало от стен.

Он догнал меня почти у самой двери в мою спальню и развернул к себе, прижав к стене и сбивчиво шепча:

— Лиса, выслушай меня, прошу…

Но я забилась в его руках, не желая ничего слушать. Прямо сейчас мне были противны и его прикосновения, и даже звук его голоса.

— Отпусти меня, отпусти! Чонгук, пожалуйста… — я уже не могла контролировать свою истерику, чувствуя, как слезы подступают к глазам и ничего не видя перед собой, кроме его белой полурасстегнутой рубашки. Сама мысль о том, что эта гадюка прикасалась к нему, а он касался её в ответ, сводила меня с ума.

— Как ты мог? С ней? — я упиралась руками в его грудь, но непослушные пальцы соскальзывали по текучему шелку, и ему ничего не стоило держать меня, даже не прилагая усилий. Его лицо исказилось гримассой отвращения, и он глухо выдохнул:

— Всё не так, малышка… Я просто хотел преподать ей урок.

— Трахнув её на столе у отца в кабинете? — мой голос срывался на истерические нотки, но мне было так больно, что я не могла здраво мыслить.

Услышав это, Чонгук сильнее сжал мои плечи и слегка встряхнул меня, приводя в чувство, процедив сквозь зубы:

— Я не собирался спать с ней, Лиса, да послушай же меня наконец!

Затихнув и подняв на него глаза, я глухим безжизненным голосом поинтересовалась:

— А что же ты собирался сделать?

Он на миг прикрыл глаза, наверняка вспоминая всех наших родственников до седьмого колена не самыми лестными словами, а затем впился в меня таким обжигающе-ледяным взглядом, что мне стало страшно. Я никогда не видела его таким разьяренным.

— Ты уверена, что хочешь это знать? — обманчиво спокойным и вкрадчивым голосом спросил он, и мне показалось, что передо мной стоит незнакомец.

Я отчаянно пыталась отыскать в циничном и жёстком взгляде потемневших глаз и упрямо сжатых губах моего Чонгука — и не находила.

Но, увидев, что я смотрю на него откровенно затравленным взглядом, брат смягчился и, тихо вздохнув, привлёк меня к себе, устало прижавшись щекой к моим волосам.

Его хватка на моих плечах ослабла, и он теперь мягко гладил их кончиками пальцев. Закрыв глаза, я тихо стояла, замерев в его руках, а он шепнул:

— Не ходи туда, милая. Тебе может не понравиться то, что ты там обнаружишь.

Я вздрогнула, вцепившись в его рубашку, чувствуя, как он ускользает от меня, уходит в свои мысли.

— Что ты имеешь в виду?

Он снова тихо и как-то обречённо вздохнул, отстраняясь и глядя мне в глаза:

— Есть вещи, которых ты не знаешь обо мне, Лиса… И поверь, лучше, чтобы все так и оставалось.

Вглядываясь в любимые черты, я никак не могла понять, о чем он говорит.

Чего я не знаю о нем?

Но, видимо, это стало последней каплей для моей, и так слишком неустойчивой психики и, оттолкнув его от себя, я со злостью прошипела:

— Тогда ты просто лжец, Чонгук! Такой же, как и все!

Его красивое лицо исказилось, словно от боли, но он ничего не ответил и, взглянув на меня в последний раз, ушёл.

Обрывки наших разговоров, в сердцах брошенных фраз и обвинений врывались в мои сны, даже за гранью не давая покоя.

«… Ты обещал, что всегда будешь со мной…

— Я не лгал.

---- Но ты оставил меня одну…

— Это не так… Я все ещё с тобой, даже если ты меня не видишь…

— Не уходи… Ты мне нужен… Останься, пожалуйста, останься…»

Но он лишь качал головой и исчезал в призрачном тумане, оставляя только эхо своего голоса, переплетавшегося с отголосками воспоминаний, которые теперь не приносили ничего, кроме боли.

" Ты лжец, Чонгук! Такой же, как и все! "

Эта необдуманная, брошенная мной в сердцах фраза поставила точку в наших прежних отношениях. И, хотя я пожалела о ней в тот самый миг, когда она вылетела из моего рта, расколов мой мир на до и после, исправить ничего было нельзя.

Взгляд брата затянуло льдом, таким же, каким покрылось моё сердце, и сам он стал стремительно меняться, становясь таким, каким его хотел видеть отец.

Я просила прощения сотни раз, но его отношение ко мне оставалось неизменным. Вежливым и прохладным.

Не было больше той сводящей с ума и кружащей голову близости и нежности.

И я готова была выть от тоски.

А вместе с его уходом вернулись и кошмары, а сильнодействующее снотворное надёжно обосновалось в моей прикроватной тумбочке.

И сейчас я хотела знать лишь одно.

Где ты, Чонгук ?..