После звонка Тэхену я выключила телефон, и, с трудом поднявшись с пола, побрела к кровати.

Я почти всю ночь не спала, дрожа от слез и страха в холодной постели, пока за окнами моей комнаты бушевал ночной шторм.

Моё сердце сжималось от тоски, стоило мне подумать о том, что Чонгук, скорее всего, и правда остался сидеть у моей двери.

И когда желание пойти и открыть её становилось просто невыносимым, я лишь сильнее сжимала пальцами покрывало и тихо всхлипывала в подушку.

Глупый, своенравный, безрассудный упрямец!

Почему?..

Почему все это случилось с нами?.. Неужели мы мало страдали?

И неужели всех моих обещаний и заверений в том, что я люблю только его, и мне больше никто не нужен, оказалось недостаточно?

Голова уже болела от слез, так же, как и запястья, которые он так сильно сжимал, и на которых наверняка завтра останутся синяки.

Мне все ещё было очень обидно и больно даже не столько из-за того, что он сделал физически, сколько из-за его недоверия, но моё сердце все равно рвалось к нему, ведь я бы никогда не смогла по- настоящему его возненавидеть.

Больше всего мне хотелось сделать вид, что ничего этого никогда не было, и забыть обо всем, как о страшном сне.

Тяжёлые мысли не давали покоя, и от них болела голова и сжималось сердце, но, хоть мне и казалось, что я больше никогда не смогу согреться и успокоиться, мне все же удалось забыться недолгим тревожным сном, в котором бушевал такой же шторм, как и снаружи, словно само небо решило обрушиться на землю.

Я проснулась около семи утра, с трудом разлепив опухшие от слез глаза, и села на смятой постели.

Утро выдалось такое же серое и безрадостное, как и ночь накануне, и отголоски вчерашнего шторма все ещё бродили в атмосфере, обещая очередной дождь.

Вздохнув, я поняла, что как бы мне того ни хотелось, я все равно не смогу вечно скрываться в своей спальне и прятаться от брата, ведь рано или поздно ему это надоест, и он просто — напросто выломает дверь, а учитывая то, что особым терпением он никогда не отличался, проверять его границы я не рисковала.

С тяжёлым обречённым вздохом я сползла с кровати и побрела в душ.

Моё отражение в зеркале встретило меня хмурым усталым взглядом, ведь отдохнуть мне так и не удалось из-за тяжёлых тревожных мыслей, всю ночь толпившихся в моей бедной голове, а глаза опухли и покраснели от слез, и я плеснула в лицо прохладной водой, чтоб хоть немного привести себя в чувство.

Но лучше не стало, а тяжесть, придавившая сердце, никуда не делась.

Я все же заставила себя принять душ и, расчесав волосы и одевшись, набралась смелости и решила спуститься вниз, ведь пустой желудок настойчиво требовал моего внимания.

Приоткрыв дверь, я осторожно выглянула в коридор и, никого не обнаружив под ней, облегчённо вздохнула, но затем мой взгляд упал на Чонгука, сидящего у стены.

Он спал, запрокинув голову и слегка приоткрыв губы во сне, и я не смогла сдержать слабой улыбки при виде этой трогательной картины.

Глупый…

Глупый любимый мальчик.

Ну зачем ты так?..

Мы же оба знаем, что нам нельзя разлучаться… Что мы должны быть вместе. Только так мы становимся сильными. Становимся практически неуязвимыми.

Но затем воспоминания о вчерашнем ужасном вечере накрыли меня мощной волной, а в глазах снова защипало, и я уже хотела развернуться и уйти, но в последний момент не смогла себя пересилить.

Опустившись на корточки рядом с ним, я невесомо очертила пальцами контуры любимого лица и неслышно вздохнула.

Ночная буря ушла, но оставила после себя горечь и разрушения.

Чонгук был в той же одежде, что и вчера, и моё сердце сжималось от мысли о том, что он и правда провел здесь всю ночь.

Гордый упрямец.

Кому и что ты пытался доказать?.

Его длинные тёмные ресницы чуть дрогнули, и я испугалась, что он сейчас проснётся, но я все ещё была совершенно не готова к разговору с ним, поэтому убрала руку и встала, направившись к лестнице.

К счастью, на кухне никого не оказалось, и я могла не делать вид, что со мной все прекрасно, и угрюмо сидела за столом, уставившись в чашку с зелёным чаем.

Меня тошнило от нервов и недосыпа, и я едва смогла проглотить ложку хлопьев и сделать пару глотков обжигающей жидкости.

Мне казалось, что в любой момент на кухню может спуститься Чонгук, и потому я сидела, как на иголках, вздрагивая от каждого шороха.

Но меня никто не тревожил и, отставив в сторону почти нетронутые хлопья, я помыла чашку и уже повернулась, чтоб поставить её на место , когда родные тёплые руки обхватили меня за талию, а губы шепнули прямо над ухом:

— Вот ты где, котенок... Доброе утро…

Вздрогнув от неожиданности, я едва не выронила чашку, но Чонгук вовремя перехватил её и убрал на место, тихо вздохнув, а я застыла в его руках, почти не дыша и понимая, что он снова застал меня врасплох, подобравшись ко мне совершенно бесшумно.

С трудом взяв себя в руки и успокоив сбившееся дыхание, я медленно развернулась к нему, но не смогла заставить себя поднять глаза, упрямо глядя ему в плечо.

— Оно не доброе, Чонгук, — прошептала я едва слышно и сделала шаг в сторону, все ещё надеясь ускользнуть от него и от предстоящего нам тяжёлого разговора, но брат положил руки на столешницу по обе стороны от меня, заключая в ловушку, и это было так похоже на вчерашний вечер, что меня снова начала бить дрожь, а дыхание сорвалось и испуганно сбилось.

Я понимала, что сбежать от него мне не удастся, и просто стояла, замерев, но все ещё не могла заставить себя взглянуть ему в глаза, отчаянно боясь того, что в них увижу.

— Отпусти меня, — прошептала я дрожащими губами, сама не веря, что говорю это.

Но он и не думал исполнять мою просьбу и вместо того, чтоб дать мне уйти, буквально сгреб меня в охапку, прижав к себе так крепко, что мне стало почти нечем дышать.

Он был так близко, что я ощущала быстрое биение его сердца, и моё вторило ему, отдаваясь оглушительным грохотом пульса в висках.

Но даже сквозь него я услышала его тихий отчаянный шёпот мне в волосы:

— Не убегай, маленькая… — умоляюще выдохнул он, прижимая меня к себе, пока я упиралась руками ему в грудь, а взглядом — в ключицы, видневшиеся в вороте помятой рубашки.

Я застыла, понимая, что с ним бесполезно бороться, а сердце колотилось испуганной пойманной птицей, не желая успокаиваться.

— Пожалуйста, давай поговорим, — тихо взмолился Чонгук, и моё сердце сжалось от боли, прозвучавшей в его глухом голосе. Я не хотела делать ему ещё больнее, но слова вылетели раньше, чем я смогла остановить их.

— Поговорим? Как вчера? — колко бросила я, все ещё пытаясь выпутаться из его крепких объятий, но сильные руки брата удержали меня на месте, не позволяя брыкаться.

Он замер, понимая, о чем я говорю, и судорожно вздохнул, немного отстранившись и пытаясь поймать мой взгляд, который я упорно от него прятала.

— Ты теперь… боишься меня? — шепнул он едва слышно, словно сам боялся услышать ответ.

Мне хотелось успокоить его, ведь сердце кричало:

"Нет! Нет! Конечно, нет! Это же мой Чонгук… Мой любимый старший брат…"

Но, уже сделав вдох, я так и не смогла это произнести, и моё молчание было красноречивее всяких слов.

— Ну конечно, боишься…- горько выдохнул он, — Я знаю, что сам в этом виноват, но … Прости меня, малышка… Прошу, прости…

Из его груди вырвался судорожный вздох, больше похожий на всхлип, полоснувший по сердцу, ведь мне было так же больно, как и ему, но разум помнил, какими грубыми и настойчивыми были вчера его губы и руки, и как он не желал останавливаться даже несмотря на мои просьбы.

Чонгук,похоже, без слов понимал, что творилось у меня в душе, и когда я, не выдержав, всхлипнула, прикусив губы почти до крови, обнял меня, буквально вжимая в себя и целуя мои волосы, лихорадочно шепча в них:

----- Прости меня, моя маленькая, прости, родная, прости …

Я уже потеряла счёт тому, сколько раз он просил прощения, замерев в его руках, пока он гладил меня по спине и волосам, а я все сильнее вжималась в него, пытаясь унять лихорадочный нервный озноб, но дрожь не прекращалась, и даже тепло его сильного тела не могло меня успокоить.

Но с каждым его тихим вздохом и невесомо пробегающими вдоль моего позвоночника тёплыми кончиками пальцев дышать становилось все легче, и боль, разрывавшая меня изнутри, понемногу ослабевала.

— Моя маленькая девочка… Я так виноват перед тобой…сможешь ли ты простить меня когда-нибудь?.. — шептал Чонгук, проводя тёплыми ладонями по моим плечам и бережно поглаживая по затылку.

Его тёплое взволнованное дыхание развевало волосы у меня на виске, там же, где мягкие родные губы осторожно касались кожи, покрывая моё лицо невесомыми поцелуями.

И я уже не отталкивала его, позволяя этой трепетной нежности исцелить шрамы, которые он нанёс мне своей грубостью, лишь сильнее сжимая пальцами его рубашку.

Крепко обнимая меня за талию, он оставил на моем виске последний мягкий поцелуй и уткнулся мне в шею, судорожно вздохнув, а потом замер абсолютно неподвижно, тихо дыша, словно ждал приговора и вверял свою жизнь в мои руки, и вздрогнул, когда я, наконец, обняла его в ответ и закрыла глаза.

Его сердце билось сильно и быстро под моими ладонями, а родное тепло успокаивало, стирая вчерашний кошмарный вечер из моей памяти, и я глубоко вздохнула, наполняя лёгкие любимым ароматом, и провела руками вверх по его широкой спине, прижавшись лбом к его плечу.

Почувствовав, что я, наконец, перестала дрожать и немного расслабилась, он нежно поцеловал меня в висок, обхватив мой затылок широкой тёплой ладонью, и шепнул:

— Лисенок, я…

Но что он хотел мне сказать, я так и не узнала, ведь от двери внезапно раздался голос отца, застав нас врасплох и заставив отпрянуть друг от друга. Вернее, отпрянуть попыталась я, но далеко уйти мне не дали сильные руки брата, крепко сомкнувшиеся вокруг меня и по — прежнему удерживавшие на месте.

Моё сердце колотилось, как сумасшедшее, но он лишь недовольно нахмурился и слегка повернул голову к двери, все так же закрывая меня собой и не отпуская от себя ни на шаг.

— Чонгук, ты уже здесь? — на удивление миролюбиво поинтересовался отец.

Видимо, сегодня он был в хорошем настроении, и его вечер и ночь были куда лучше, чем у нас.

Не выпуская меня из объятий и не разжимая рук, брат кивнул, бросив:

— Я прилетел вчера вечером.

Отец прошёл вглубь кухни и, наконец, заметив меня, почти скрытую широкими плечами Чонгука, усмехнулся:

— Лиса, доченька, ты тоже уже встала? Так соскучилась по брату, что с самого утра не отходишь от него?

Я слабо улыбнулась:

— Да, папа, я скучала по нему. Мы ведь всю неделю не виделись.

Он довольно хмыкнул, наливая себе кофе, и, сделав глоток, вновь обратился к сыну:

— Я не думал, что в Токио тебе удастся организовать все так быстро, но это не может не радовать. Мне нужно на фирму, и я хочу, чтоб ты поехал со мной. Заодно расскажешь, как прошла твоя поездка.

Чонгук скрипнул зубами, ведь совершенно точно не собирался никуда ехать, пока не удостоверится, что между нами снова все в порядке, но ослушаться отца тоже не мог, поэтому, сжав губы, лишь сдержанно кивнул.

— Хорошо, я буду готов через пять минут.

Отец больше не стал ни о чем расспрашивать и, даже не допив свой кофе, ушёл, а Чонгук вновь повернулся ко мне, взволнованно вглядываясь в мои глаза.

Я же, наконец, решилась поднять на него взгляд, и моё сердце сжалось от жалости и нежности к нему.

Он выглядел осунувшимся и слегка помятым, а под его глазами залегли тёмные тени из-за бессонной ночи, проведённой на твёрдом полу, и я протянула руку и несмело погладила его по щеке кончиками пальцев.

Он обхватил моё запястье своими красивыми пальцами, прижав мою руку к своей щеке, и тихо выдохнул:

— Малышка, я должен ехать, но я не хочу оставлять все так. Прошу, пообещай мне, что мы поговорим вечером, когда я вернусь, хорошо?

Я кивнула и прикрыла глаза, когда он наклонился ко мне, и его мягкие губы невесомо коснулись моего лба.

А затем брат отстранился, отпуская меня, и стремительно покинул кухню, словно боялся, что если задержится ещё хоть на минуту, вообще никуда не уйдёт.

Глядя ему вслед, я тихонько вздохнула и обняла себя руками, понимая, что наш разговор ещё не окончен, но, по крайней мере, самое худшее уже позади.