Оставив Лису на попечение её новой охраны, которая уже успела в неё влюбиться, судя по тем обожающим взглядам, которые бросал на мою малышку Джин, и покровительственной улыбке Намджуна, с которой он проводил её глазами, когда мы вернулись после предрассветной поездки на байке, я со спокойной душой отправился в офис.

Мне давно не было так легко и комфортно на сердце, словно ночной ветер унёс все мои проблемы и тревоги, оставив лишь небывалую лёгкость, которой мне так не хватало все это время.

Лиса всегда была очень восприимчива к дурным знакам и предчувствиям и, поняв, что её вновь захватывает в свою власть давний морок, с которым я давно и безуспешно боролся, я решил, что это нужно нам обоим.

Мы сбежали из спящего дома, как школьники, сбегающие со скучных уроков и увиливающие от домашних заданий, хоть на несколько часов перед рассветом позволив себе стать по — настоящему свободными.

Чувствуя, как её тонкие руки обнимают меня за талию, вцепившись пальчиками в футболку, и она прижимается ко мне всем телом, я понимал, что мог бы ехать так до самого края земли и мне больше ничего не было нужно, лишь бы только чувствовать родное сонное тепло хрупкого тела, доверчиво прижимающегося к моей спине и слышать стук самого любимого драгоценного маленького сердечка, любившего меня так сильно и отчаянно.

Я привёз её в наше тайное место, которое она так любила. Ещё с самого детства она обожала вид ночного Сеула, открывавшийся с горы Намсан, а я, в свою очередь, обожал наблюдать за ней в те моменты, когда она смотрела на раскинувшийся внизу город, любуясь тем, как загорались детским восторгом её глаза, в которых отражались огни и звезды.

Крепко обнимая её и укрыв своим телом от ночной прохлады, я прижимался щекой к её волосам, вдыхая их сладкий аромат, и гладил хрупкие плечи, мечтая лишь о том, чтоб время навсегда остановилось, позволив нам остаться в этом моменте, где мы были счастливы и свободны, и можно было притвориться, что рассвет не наступит никогда и нам не придётся снова возвращаться в опостылевшую жизнь, где мы были вынуждены играть свои ненавистные роли.

Когда Лиса уткнулась мне в грудь, пытаясь скрыть слезы, и думая, что я ничего не заметил, я понял, почему она плачет. Её тоска по невозможному разрывала мне сердце, эхом отзываясь в нем, ведь я тосковал о том же .

Но, к сожалению, та обычная жизнь, о которой я так давно мечтал, все ещё была для нас недосягаема.

Я сделал вид, что поверил в её маленькую ложь, чтоб не расстраивать её ещё больше и позволив малышке думать, что она обвела старшего брата вокруг своего хрупкого изящного пальчика, ведь был уверен, что совсем скоро у неё не останется причин плакать, когда я увезу её отсюда и укрою ото всех бед и тревог своей любовью.

Пока же мне было достаточно того, что она была рядом и верила мне.

Я не жалел, что рассказал Лисе о своих мечтах и планах, хоть и видел, как она разволновалась, узнав, что мне нужно будет слетать в Японию. За это время, что мы провели вместе, мы словно стали одним целым, и теперь сама мысль о том, чтоб оставить её, пусть даже совсем ненадолго, казалась мне преступлением.

Но рано или поздно она бы все равно обо всем узнала, и у меня не было выбора, это был последний штрих перед нашим побегом.

В Токио у меня была давно запланирована встреча с одним из лидеров японских якудза, главой клана Ямагути-гуми, близким другом нашей матери. Но я подозревал, что за их дружбой крылась совсем другая история, ведь прекрасно знал, что он всегда недолюбливал моего отца, хоть и был вынужден иногда вести с ним дела.

В одну из таких деловых поездок, в которой я представлял наш клан, я и попросил его о личной встрече, и он на удивление легко согласился. Я опасался, что он даже не станет меня слушать, но, похоже, его ненависть к нашему отцу не распространялась на детей его любимой женщины, о чем я узнал из того же нашего памятного разговора.

Он сказал, что всегда любил мою мать, но она, к сожалению, вышла замуж за другого, но он понимал, что дети не отвечают за грехи родителей и согласился помочь нам с побегом, когда придёт время… Разумеется, я не мог сказать ему, что люблю собственную сестру и она любит меня и мы вынуждены бежать именно поэтому, но он и не задавал лишних вопросов, пообещав предоставить нам убежище так надолго, как нам будет необходимо.

Это обещание дорогого стоило, ведь кодекс чести японской мафии восходил ещё к эпохе самураев и для них нарушить клятву было величайшим позором, смыть который могла лишь смерть.

Но этим солнечным утром мне не хотелось думать о смерти. А всю дорогу до офиса с моих губ не сходила мечтательная улыбка.

Когда я приехал на работу, мой цветущий вид и приподнятое настроение не укрылось ни от кого из сотрудников, привыкших видеть босса в виде мрачной грозовой тучи, вечно рычащей на подчинённых и пускавшей молнии глазами. А Чимин осмелел настолько, что даже отпустил двусмысленную шутку о том, что я, похоже, отлично провел ночь, раз так хорошо выгляжу и не пытаюсь никого испепелить взглядом.

Я лишь добродушно хмыкнул, отмахнувшись, и, разумеется, не собираясь посвящать моего заместителя и одного из лучших и самых верных друзей в то, с кем я провел эту ночь и встретил рассвет.

Да, долгий чувственный секс с моей хрупкой куколкой и адреналин от рассветной поездки действительно творили чудеса.

У меня перед глазами все ещё стояло нежное личико Лисы с порозовевшими высокими скулами, чуть припухшими от долгих жарких поцелуев сладкими губами и разметавшимися по подушке светлыми волосами, так дурманяще пахнувшими ванилью, когда она стонала подо мной, прижимаясь ко мне всем телом и крепко обнимая меня за плечи, пока я плавно раскачивал её изящное и такое податливое в моих руках тело неторопливыми глубокими толчками и сам терял себя в нежности её поцелуев и невесомых прикосновений прохладных пальчиков, скользящих по моей пылающей коже…

Мне было так хорошо с ней, как ни с кем из тех многочисленных опытных и разнузданных светских львиц, побывавших в моей постели, и будь моя воля, я бы и вовсе запер её в своей спальне, оставив эту нежную красоту для себя одного, чтоб никто не смел даже смотреть на неё, не то что прикасаться.

Лиса уже вошла во вкус и полюбила играть со мной и дразнить меня, и я позволял ей это до тех пор, пока ей нравилось то, что происходило между нами в постели, но в итоге все равно не выдерживал, подминая под себя её хрупкую фигурку и упиваясь нежностью и сладостью её губ, с которых слетали такие же сладкие приглушённые стоны, когда я мягко проникал в её разгоряченное изящное тело.

Она была только моя, вся, полностью, и осознание этого факта делало мои поцелуи ещё нежнее, ещё мягче, ласки — ещё чувственней, и мне хотелось боготворить и зацеловывать каждый сантиметр нежной шёлковой кожи, пылавшей под моими жадными губами и руками…

Но, разумеется, вдоволь повитать в облаках мне не дал неожиданно раздавшийся звонок. Глянув на дисплей, я тихо выругался сквозь зубы, но не мог его проигнорировать.

Звонил отец.

После короткого разговора, состоявшего в основном из приказаний и распоряжений, моё настроение упало ниже плинтуса и от утренней эйфории не осталось и следа.

Он даже не поинтересовался, как наши дела и как поживает его дочь, видимо, решив, что теперь у неё есть жених для того, чтоб заботиться о её благополучии, и отец ей больше не нужен.

Суть звонка заключалась в том, что сегодня из Шанхая, где находился отец, должны были прилететь люди наших деловых партнёров, и я должен был лично провести с ними переговоры и заключить договор на поставку крупной партии оружия из Китая.

Разумеется, раньше он сказать мне об этом не мог. А сообщил лишь тогда, когда до назначенной им встречи оставался всего час, и мне ещё нужно было добраться до места назначения, находившегося на старом заброшенном складе в порту Инчхона.

Взяв с собой Чимина, Юнги и его людей, я покинул офис компании, направляясь на запад от столицы. Я злился на отца, не считавшего нужным предупреждать меня заранее о таких серьёзных сделках, совершенно не входивших в мои сегодняшние планы.

Я собирался позвонить Лисе и узнать, как дела у моей любимой, и жив ли ещё Джин, или же полностью околдован её чарами. Но теперь этот звонок откладывался, так как я не хотел её попусту тревожить, ведь знал, что, услышав мой напряжённый голос, она сразу же почувствует неладное и будет волноваться, насквозь видя мою ложь, которую мне придётся для неё сочинять.

Я не хотел говорить ей, куда и зачем направляюсь, поэтому решил, что позвоню ей позже, когда разберусь с этим делом, а ещё лучше, сразу после него поеду домой.

***

Переговоры затягивались, и я уже начинал нервничать и злиться, ведь китайцы оказались крайне упертыми, и мы никак не могли договориться о цене за партию и, помимо этого, какое-то непонятное гнетущее чувство тревоги, которой не было утром, не давало мне покоя.

Когда я, наконец, вышел из доков и сел в машину, отпустив подчинённых, проклиная отца на чем в свет стоит за то, что прислал мне таких несговорчивых людей, готовых удавиться за каждый доллар, я увидел пропущенный от Джина и нахмурился. Он бы не стал звонить просто так, а это значило, что пока меня не было, дома что-то случилось, и мой непослушный озорной котенок уже успел что-то без меня натворить. Или собирался, и у меня ещё было время не дать ей этого сделать.

Набрав номер телохранителя Лисы, я услышал ответ после первого же гудка и взволнованно спросил:

— Джин, что случилось?

— Господин, простите, что беспокою, но я решил, что вы должны знать об этом.

У меня внутри все похолодело, и я коротко приказал:

— Говори.

И от того что я услышал, дурное предчувствие, разливавшееся в груди, становилось все сильнее с каждым вздохом.

Джин сказал, что сразу после моего отъезда к нам домой наведался посыльный от Криса, желающий передать какой-то подозрительный конверт лично в руки моей сестре, увидев который, она потеряла сознание, а затем закрылась в комнате и не выходила из неё почти весь день, и он слышал, как она с кем-то разговаривала по телефону.

Горничная передала ему, что госпожа плохо себя чувствует и потому даже не спустилась к ужину, сказав, что охрана может быть свободна, но он решил все же подняться наверх и убедиться, что с ней все в порядке, но Лисы не оказалось в её спальне, так же, как и во всем доме, и, обнаружив пропажу госпожи, он тут же позвонил мне.

Услышав его последние слова, я со всей силы ударил ладонями по рулю и, не сдержавшись, выругался, не стесняясь в выражениях.

Черт возьми, Лис, что ты творишь?!!

Значит, этот ублюдок обнаглел настолько, что не побоялся присылать своих людей к нам в дом?! Это было последней каплей.

Трубка виновато затихла, и Джин пробасил:

— Простите, господин, мы найдём вашу сестру. Она не могла уйти далеко, Намджун прочесывает территорию возле дома. Все машины в гараже, значит, она ещё никуда не выезжала.

— Джин , она не должна покинуть пределы особняка, ты меня понял?! Обыщите каждый куст, но найдите её и заприте в доме до моего возвращения, даже насильно, если понадобится. Я скоро буду. Выполняйте!

Отключившись, я швырнул телефон на сиденье и со всей силы сжал руль, вгоняя педаль газа в пол и срываясь с места так резко, что покрышки жалобно взвизгнули и задымились, но мне было плевать. Я должен был как можно быстрее добраться домой и предотвратить очередную бредовую затею моей глупой бесстрашной девчонки.

Я уже догадался, что она собиралась сделать, и от страха за жизнь этой безрассудной храброй глупышки у меня темнело в глазах, а сердце заходилось в бешеном галопе, пока за окном машины мелькали пейзажи, проносясь мимо на огромной скорости и сливаясь в одно размытое пятно.

Меня накрыло мощнейшей волной дэжавю, и я ничего не видел, кроме стремительно исчезающего под колёсами моего джипа полотна дороги и лица девушки, собиравшейся совершить самую большую глупость в своей жизни.

Время близилось к девяти вечера, и солнце уже клонилось к закату, а я гнал что есть силы, вжимая педаль газа в пол до отказа, совсем как в ту ночь, когда я летел к Лисе из Гонконга, чтоб успеть предотвратить катастрофу.

Так же, как сейчас.

Вот только сейчас я отчаянно боялся, что не успею этого сделать.